Кажется, что общего между метеорологией и баллистикой, между баллистикой и теорией относительности — областями, которыми в разное время, но с одинаковым успехом занимался Фридман? Ответ довольно прост. «По существу, эта вся его работа — чисто математическая, — говорит Н. М. Гюнтер. — Многое практически важное получено потому, что, начав с самого начала учиться отбрасывать, он этому действительно научился и делал с толком. Связь между метеорологией и принципом относительности становится ясной: в своих самостоятельных работах по принципу относительности Александр Александрович ...занимался, по существу, тем же, что и в метеорологии, — исследованием решений системы уравнений в частных производных с применением тех же своих методов; для этого ему пришлось попутно изучить теорию форм, что он и сделал».

Объяснение, как видите, несложное: в основе всего — умение «отбрасывать» (имеется в виду — отбрасывать второстепенное), щедрая математическая интуиция. Еще на фронте как-то он признавался В. А. Стеклову, что, решая уравнения теории бомбометания, слишком упростил задачу, применил незаконный математический прием. Тем не менее рекомендованные им углы бомбометания дали превосходные результаты: во время первого же полета был разрушен арсенал в крепости.

Так и с теорией относительности: тут все те же, что и в метеорологии, «уравнения в частных производных»...

Но все-таки одно лишь это объяснение не может нас удовлетворить. Нам требуются еще объяснения, так сказать, духовного порядка. Не может быть, чтобы ученому было безразлично, чем заниматься — атмосферными ли потоками, движением ли галактик...

К увлечению космосом, Вселенной приходят по-разному. Одних ведет необузданное воображение, сродни поэтическому. Классический пример — творчество К. Э. Циолковского. «Мне представляется, — писал он, — что основные идеи и любовь к вечному стремлению туда — к Солнцу, к освобождению от цепей тяготения, во мне заложены чуть не с рождения. По крайней мере, я отлично помню, что моей любимой мечтой в самом раннем детстве, еще до книг, было смутное сознание о среде без тяжести, где движения во все стороны совершенно свободны и безграничны и где каждому лучше, чем птице в воздухе. Откуда явились такие желания — я до сих пор не могу понять. И сказок таких нет, а я смутно верил, и чувствовал, и желал именно такой среды без тяготения». Это «смутное желание» разорвать оковы тяжести двигало им всю жизнь, заставляя преодолевать неверие и равнодушие окружающих, изоляцию, рождаемую собственной глухотой, неудачи, преследовавшие его, как и всякого, кто слишком намного опережает свое время.

Кажется, иное дело Фридман. Рано проявившееся математическое призвание повело его по пути строгих научных исследований. Правда, студентом университета он еще отчасти увлекается космическо-фантастическими вопросами, выступает с докладом о только что открытых тогда «каналах» на Марсе, который заканчивает словами: «Каналы появились почти внезапно; во всяком случае, они построены очень скоро. Не свидетельствует ли это, что на Марсе уже социализм?» Но в основном как будто — и чем дальше, тем больше — им владеют «положительные» научные интересы.

Однако в воспоминаниях супруги Александра Александровича Фридмана Екатерины Петровны мы находим именно «романтическую» его характеристику, удивительно напоминающую «автопортрет» Циолковского:

«Для него наука и работа были дороже жизни, которую он сжигал во имя идеи и глубокой веры в будущие достижения человеческого разума. Мечта о возможности снестись когда-нибудь с другими мирами, когда человечество сумеет преодолеть силу тяготения, казалась ему осуществимой в недалеком будущем. Во всех его полетах была частица этого стремления «оторваться от земли», уйти от мелких интересов и забот и подняться выше, то «Excelsior», которое было девизом его жизни».

Конечно, у Фридмана было несравненно больше средств как-то приблизить к себе небо, Вселенную, чем у самоучки Циолковского, — и через полеты на аэропланах и аэростатах, и через математическое исследование проблем космологии.

Уже в двадцатые годы, зрелым ученым, одним из первых в России освоив теорию относительности, он выступает перед научной интеллигенцией с лекциями об этой теории вместе со своим другом, профессором Фредериксом. При этом между ними часто возникают споры. Фредерикс склонен уделять больше внимания физической стороне дела, Фридман — математической. Его не смущает при этом, что большинство людей все-таки стремятся к образному, зрительному осмыслению гениального творения Эйнштейна. Он недоволен уже появившимися во множестве научно-популярными книгами по теории относительности, считая, что «эта популяризация достигается или ценой полного затемнения идей, лежащих в основе принципа относительности, или же, что, пожалуй, еще хуже, ценой извращения этих идей».

Он сам берется за обстоятельное разъяснение теории Эйнштейна и создает блестящую книгу «Мир как пространство и время», содержание которой, впрочем, как полагает сам автор, «ни в каком случае не претендует быть популярным и требует, что совершенно необходимо по существу дела, основательного знания по крайней мере элементов высшей математики», ибо он уверен, что принцип относительности «совершенно не поддается популяризации».

Но все-таки «ни один ученый не мыслит формулами», как любил говорить Эйнштейн, ибо сама природа «интегрирует эмпирически», без «знания» сложного математического аппарата, придуманного людьми. И книга Фридмана, несмотря на известную трудность ее восприятия для непосвященных, — это вдохновенное повествование о подвиге человеческого разума в XX веке, в который уже раз на основе «ничтожных научных данных» попытавшегося «счесть звезды» — создать общую картину мира.

Нет, не одно только «умение отбрасывать» двигало ученым. Не одна только математическая сторона дела интересовала его. Пусть не часто он говорил о том вслух, но было, видно, и ему, как Циолковскому, знакомо «смутное сознание о среде без тяжести», «где каждому лучше, чем птице в воздухе».

Во Фридмане-ученом, как сказал о нем один из его друзей, «внешняя оболочка человека, обслуживающего практические, имеющие однодневное значение приложения зарождающейся науки (теоретической метеорологии. — О. М.), скрывала высокую душу исследователя вечных вопросов мироздания», вдох­новенную душу ученого-мечтателя.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.