Вы здесь

Глава четвертая. «Бараньи головы»

 

1

 

Третий год ютились рентгеновцы в дальнем южном крыле Политехнического института квартирантами профессоров Скобельцына и Шателена. Между тем «квартиранты» владели поблизости, по дороге в Сосновку, собственным зданием в стиле ампир. Оно было отдано им почти сразу же после организации Рентгеновского института, кирпичное, двухэтажное, имевшее, на манер дворянской усадьбы, форму подковы и принадлежавшее прежде Красному Кресту. У здания было бурное прошлое. Строили его для богадельни, а во время империалистической войны переделали под сумасшедший дом. Одного этого было более чем достаточно, чтобы служить пищей для острословия, но этим дело не ограничивалось. Вдобавок владение научного института ограждала глухая, соответствующая прежнему назначению дома, стена, на которой, повторяясь в настойчивом ритме, были вылеплены барельефы бараньих голов. Недурная символика для научных работ!

Впрочем, физики не суеверны, символика никого не смущала, тем более что здание было добротным, светлым, и требовалось лишь переустроить его внутри, ну и, разумеется, должным образом оборудовать. Иоффе с Чернышевым горячо принялись за дело, составили сметы. «Передай, пожалуйста, Чернышеву, — из Москвы писал Иоффе жене, — что нам уже выдано 9 миллионов и еще 3 миллиона на постройку...» Но в годы разрухи проблемы вставали одна неразрешимое другой. Как превратить наркомпросовские миллионы в гвозди, краски, цемент, провода, трубы?.. «Начался ли действительно переход в новое здание? — летом 1921 года спрашивал Иоффе в письме из Лондона. — Что-то не верится, чтобы это так просто можно было сделать...» Профессора изо дня в день занимались тем, что раздобывали материалы, оборудование, подбирали рабочих. Но материалов было мало, оборудования не хватало, рабочие разбегались, и стройка почти не двигалась с места, пока не явился хозяйственный гений. Он явился в лице Николая Николаевича Семенова, нежданно-негаданно, как находка.

А получилось так.

В библиотеке кафедры физики — той самой, где собирался когда-то семинар Иоффе, — заседал, теснясь возле дымящей буржуйки, хозяйственный комитет: Иоффе, Чернышев, Шателен, студент Сергей Зилитинкевич. Кто-то подал идею: вон в институтском дворе три зимы стоит без дела локомобиль, перетащить бы его во внутренний дворик, был бы он как котел, а в здании есть калориферы, если бы подсоединить их к котлу — можно отапливать здание!.. Идея всем поправилась, уж очень надоели эти печурки, этот холод. Но главное — как локомобиль перетащить, вот что составляло проблему. Посыпались предложения — одно фантастичней другого. Во время дебатов Семенов сидел тут же в комнате, к хозяйственному комитету отношения он не имел, читал книжку, но в конце концов не выдержал, вмешался: «Ну уж, доставить локомобиль куда нужно, за это разрешите мне взяться — у меня все-таки человек двадцать студентов — сообща как-нибудь справимся!» — «Действуйте!» — решили члены хозяйственного комитета. И Семенов со своими студентами приступил к действию. Раздобыли где-то веревку и по снегу — раз, два, взяли — дотянули машину до дверей. Тут застопорило: в двери локомобиль не проходил, о чем и пришлось доложить на следующем заседании комитета. Что было делать? Пробивать двери? А может быть, не пробивать, а построить вокруг локомобиля сарайчик? «За это я берусь, — сказал Семенов. — У одного моего студента отец — подрядчик», — «Действуйте!» — решили члены хозяйственного комитета. И Семенов отравился к подрядчику. «Мне, конечно, этим невыгодно заниматься, — сказал подрядчик, — но для вас придумаем что-нибудь...» И придумал-таки, сколотил дощатый сарайчик. На этом, правда, успехи кончились, с локомобилем возились ползимы, но отопления так и не наладили. Зато все решили: вот молодая сила! И выбрали Семенова Товарищем Председателя Физико-технического отдела. А когда вскоре отдел превратился в самостоятельный институт, то физик Семенов сделался помощником директора по хозяйственной части.

Разделение Медико-биологического и Физико-технического отделов — «развод» Неменова с Иоффе — назревал давно. Академика-физика привлекали задачи куда более широкие, нежели те, которые ставил перед Физико-техническим отделом профессор медицины. Каждый из них по-своему был прав, и расположенные в разных концах города и все более расходившиеся по своим научным задачам медики и физики Рентгеновского института фактически уже долгое время действовали порознь. В конце 1921 года «развод» наконец был оформлен; в Лесном начал свое существование отдельный Физико-технический Рентгенологический институт с задачами исследовать рентгеновские лучи, электронные и магнитные явления, строение вещества, применять эти явления в технике, выпускать физико-технические приборы. Директором института стал академик Иоффе.

Итак, уже целый институт теснился у политехников в учебных лабораториях, а рядом, через дорогу, пустовало прекрасное, как дворец, здание в стиле ампир, отпугивая поздних прохожих силуэтами бараньих голов.

И казалось бы, совсем немного оставалось доделать... Но сколько слезниц исписано с мольбами о газовых трубах — всего-то их нужно сажен двести, чтобы соединиться с газовым заводом. Стеклодувам без газа делать нечего, а, стало быть, физикам тоже. Наконец всякими правдами и неправдами трубы отыскали. А с электропроводкой плохо. Добираясь за полночь до постели, помощник директора по хозяйственной части никак не заснет, все придумывает способ раздобыть электрический кабель.

Наконец он решается. Надо ехать в Москву, в Главэлектро. С начальником Главэлектро Валерьяном Владимировичем Куйбышевым Семенов немного знаком — когда-то встречались в Самаре. Может быть, старое знакомство выручит?

...В огромной комнате сидят за столами человек пятьдесят. За фанерной перегородкой в конце зала маленький кабинет Куйбышева. «Захожу, — вспоминает Семенов, — рассказываю, что привело меня в Москву. Он знает о Иоффе, о новом институте. Он особо заинтересован в развертывании наших лабораторий электроники, вакуума, высокого напряжения... Говорим о будущей тематике этих лабораторий... о создании более совершенных высоковольтных изоляторов и изоляции вообще... Нельзя ли заняться этими вопросами — ведь тут такое поле для разворота теории и для практической мысли физиков...» Куйбышев вызывает из «зала» известного профессора-электрика, дает задание: держать постоянную связь с Рентгеновским институтом, обсудить вместе с физиками планы их будущих работ.

«...Потом мы говорим о трудностях с кабелем и проводами», — продолжает Семенов. Они нужны и для восстановления старых электростанций, и для нового Волховстроя... И естественно заходит речь о плане ГОЭЛРО, ленинском плане электрификации, недавно принятом Съездом Советов. «Я чувствую горячий пульс восстановления разрушенной страны...»

Для института Куйбышев обещает все необходимое.

«...Тут же появляется на столе письменное распоряжение — выдать то, что нам нужно, с Ногинского склада. Он сам звонит по телефону в Ногинск. Я уже собираюсь уходить, как вдруг соображаю, что я не смогу доставить катушки кабеля и проводов из Ногинска — это 40 верст от Москвы — на вокзал для отправки... Извозчиков, которых можно было бы нанять, в Москве не найти... Куйбышев и здесь приходит на помощь. Он звонит в «Автогуж» — государственную транспортную организацию столицы — и договаривается, что мне дадут три подводы. Самому мне бы этого не добиться — с транспортом туго. Я благодарю за помощь, а он вдруг спрашивает еще: «Ну, а как у вас с источниками постоянного тока?» Отвечаю, что аккумуляторные батареи есть, умформер же понадобится только через полгода, потому я и не решился заговорить об этом сейчас. Куйбышев улыбается: «Я все-таки дам наряд на завод «Электросила», чтобы к лету вам был подобран умформер, а заодно и генератор высокой частоты».

...Переночевав в холодной квартире у московских знакомых, уезжаю с утра на санях по бескрайним снежным полям в Ногинск.

Через сутки привожу на вокзал все, что мне выдали. На четвертый день с торжеством возвращаюсь в Петроград. Провода у нас теперь есть в избытке, да еще и наряд на умформер! Мой авторитет как хозяйственника поднимается высоко...»

В эту пору хозяйственная деятельность кажется ему весьма важной — возможно, даже более важной, чем научная. От хозяйственных дел, в первую очередь от них, зависит, осуществится ли мечта об институте «по-настоящему». В письмах своему другу Петру Капице — считавшиеся потерянными, эти письма обнаружены совсем недавно, — помощник директора Семенов писал: «...Ты вспомни, что такое сейчас наука в России, в каком она положении и много ли у нее энергичных членов, стойко выдерживающих трудности... Где может родиться настоящая физика?.. Конечно, здесь, в Петрограде. При этом гнездом экспериментальной физики должен быть Физико-технический институт. Как мы ни плохи и как ни мало нас, но именно здесь и только здесь может развиваться экспериментальная физика. Но ведь для ее развития необходимы внешние благоприятные условия, приборы, оборудование, мастерские, обеспеченность сотрудников. Вот почему хозяйственные дела нашего института кажутся мне столь важными и почему я считаю, что большую часть энергии нужно на это тратить... Может быть, я преувеличиваю, но я считаю, что хозяйственная гибель нашего института на десятки лет отодвинет развитие физики в России...»

Так рассуждал двадцатишестилетний Семенов в марте 1922 года, а почти полвека спустя он написал: «Вспоминая те годы, мы часто называем их тяжелыми. Мне кажется, что это слово неприменимо к духу нашей жизни того времени. Разве цель, которая стояла перед нами, могла быть достигнута, если бы мы ощущали тяжесть времени?!»

...Пока, кутаясь в городское свое пальтишко, физик Семенов путешествует на санях из Москвы в Ногинск, отставной солдат Андрей Матвеевич Степанов в Лесном, в «богадельне», с утра до ночи возится с секционными котлами Стреля. Котлы разморожены, их требуется перебрать, но ни Андрей Матвеевич, ни тем более его помощник с такими котлами никогда не имели дела, да и вообще они не котельщики. Это сказывается незамедлительно: собранное с превеликим трудом отопление работать не желает. Приходится начинать все сызнова — при консультации профессоров... Впрочем, профессорские обязанности консультациями не исчерпываются. По субботам, по воскресеньям научные сотрудники превращаются в чернорабочих. Убрать ли надо помещение, установить ли какой-нибудь агрегат — созывают физиков и инженеров. Артельным старостой в таких делах — нетерпеливый Семенов. «Раз, два, взяли!» И трансформаторы-генераторы ставятся под дубинушку на места, и сорок комнат бывшего сумасшедшего дома медленно, но верно приобретают обличье кабинетов, лабораторий, мастерских.

 

 

2

 «... На лошадях и ассистентах

Переезжает институт...»

 

Это — институтский фольклор той поры. В точности ему не откажешь.

Лошадей Андрей Матвеевич Степанов по-прежнему нанимал в деревне Гражданке. Везти-то от дальнего крыла Политехникума к «богадельне» чепуха — полверсты. Главное, погрузить и разгрузить. Этим Андрей Матвеевич занимался сам. Силы ему не занимать было. Ну, если что полегче да погрубее, доверял «ассистентам». Но были установки драгоценные и тяжеленные. Трансформаторы пудов на пятьдесят, на сто. И другое в подобном же роде. Подъемных кранов тогда не было. Покатá из окон проложишь, лом, лапки, распорки, оттяжки — вот вся техника. Подведешь каточки либо салазки — и «раз, два, взяли!» Николай Николаевич Семенов со своим характером все торопит, но быстро не всегда выходило.

Подвода ходила по чернотропу. А когда выпал снег, приборы стали возить на ручных санках. В просторных комнатах нового здания красовались купленные Иоффе за границей новенькие рентгеновские трубки, электрометры, гальванометры, да и старые приборы выглядели совсем иначе, чем в прежней тесноте.

Почти два десятка станков установлено в новой механической мастерской. Ее основатель и заведующий Владимир Николаевич Дыньков, как и прежде, не знает покоя ни днем, ни ночью. Вечерами по привычке работает у станка, что-то точит, сверлит, строгает. Но однажды происходит событие, которое заставляет его изменить своей привычке. Ему привиделось, словно кто-то в пустой мастерской неотступно стоит позади. Больше Дыньков вечерами не остается. Над ним добродушно посмеиваются, но он объясняет, сохраняя невозмутимость: знаете, все-таки сумасшедший дом!..

Великий стеклодув Михайлов тоже расширил свое хозяйство. Взял себе в помощь двух молодых пареньков с провинциального стеклодувного завода. Впоследствии они прославятся в своем ремесле, эти братья Петушковы.

В здании тепло, водяное отопление работает на славу, водопровод тоже, закончена электропроводка, пущен умформер, дает ток аккумуляторная батарея... Но вот неожиданная заминка. Нужны распределительные щиты, а делать их не из чего. Какими-то непостижимыми путями Семенов узнает, что в здании бывшего Пажеского корпуса сохранились мраморные доски. Их назначение было — увековечивать, при старом режиме на них высекали имена выпускников. «Эврика!» — воскликнул помощник директора по хозяйственной части. И вскоре, вместо увековечивающих золотых букв, на мраморе обосновались рубильники электрической сети. «В Рентгеновском все сияет новизною, — сообщал Иоффе жене в начале 1923 года. — Отопление действует... телефон проводят, устроили радиосигнализацию Термена от воров. Денег получаем достаточно. Мебель выдали нам из складов Зимнего дворца... С пятницы начинается перевозка...»

Когда заведующий научными учреждениями Петрограда старый большевик Михаил Петрович Кристи узнал, что новое здание в сущности готово, только в комнатах по полстола, да стулья профессора приносят из своих квартир, он сказал, поразмыслив, что единственно, где можно добыть мебель, — это Зимний дворец. «Обойдите и подберите, что вам подходит, — сказал Кристи. — Нельзя только трогать парадных комнат и царских покоев».

Во дворец отправились втроем — помощник директора физик Семенов, отставной солдат Андрей Матвеевич Степанов, занявший отныне должность «смотрителя здания», и новый секретарь хозяйственного комитета физик Дорфман.

Сопровождаемые служителями — те не спускали с них глаз, — они шли по холодным нетопленным залам. Кухонные столы и шкафы, которые можно было приспособить в лабораториях, привлекали физиков куда больше роскошных раззолоченных гарнитуров, но ведь и сидеть на чем-то надо было! Так отобрали они белую в цветочках мебель из покоев великой княжны Татьяны Николаевны, получив еще в придачу запасные тюки с английским обивочным ситцем. Глаза у физиков разгорелись в дворцовой аптеке. Грандиозные аптечные шкафы мореного дуба прекрасно подходили для книг и приборов. Аптечные прилавки можно было великолепно использовать для демонстрации опытов студентам. А большой перегонный куб и химическая посуда, казалось, просто были предназначены для лабораторий...

Через несколько дней Андрей Матвеевич Степанов снова нанял подводы в деревне Гражданке. Не один день возили подводы из Зимнего в Лесной, не один день разгружали физики столы и шкафы красного дерева с завитушками и резьбою в стиле рококо, кресла, обитые шелком, и софы, обитые по-девичьи белым ситцем в розочках, настольные лампы, вешалки, кушетки, стулья, ковры и странные столы с дыркой посредине, закрывавшейся круглой крышкой, которые потом много лет вызывали удивление навещавших лаборатории гостей. По всей видимости, столами пользовались во время дворцовых празднеств, и дырки предназначались для цветочных горшков. Даже рояль привезли и медный четырехведерный самовар: его поставили возле институтских дверей, чтобы в обеденный перерыв чаевничать по-царски...

Перевоплощаясь из грузчика в столяра, человек «с тысячью рук» Андрей Матвеевич Степанов приспосабливал громоздкую дворцовую мебель для научных надобностей. То из одного стола два сделает, то чересчур высокому шкафу ножки подпилит, работы искать не приходилось. Правда, как всегда, помощников на любое дело вызывалось немало.

В советчиках тоже недостатка не было.

«Раз уж мебель рококо в здании ампир, — сказала Милита Владимировна Кирпичева, когда дворцовую мебель разгрузили, — почему бы пол в зале не сделать синим?» Абраму Федоровичу Иоффе такая идея понравилась. А когда краска в зале подсохла, кто-то пустил по синему полу белый бумажный кораблик.

 

3

 

В коридорах второго этажа и в библиотеке накрыты столы, вывезенные из кладовых Зимнего. Коридор убран хвоей, разукрашен разноцветными фонариками, над столами от стены к стене протянули цветные гирлянды. Скатерти на столах и посуда — тарелки, вилки, ножи, рюмки, вазы, все это добротное, дворцовое... Институтские женщины во главе с поварихой Людмилой Романовной Степановой, женою Андрея Матвеевича, священнодействуют на кухне. Всю ночь они будут печь, жарить, парить к завтрашнему пиру. Городские власти отпустили по случаю праздника продуктов на полторы сотни персон. В воскресенье 4 февраля 1923 года в 5 часов дня состоится, как сказано в пригласительных билетах, торжественный акт по поводу открытия Физико-техническою Рентгеновского института. Будут речи, будет осмотр лабораторий, будет ужин и разные увеселения. Долгожданный и радостный день! Домашние стихотворцы сочинили уже эпиграммы и оды, домашние лицедеи отрепетировали шарады и сценки на институтские темы. В кабинете академика Иоффе горит свет. Абрам Федорович готовится к завтрашней речи. Последние хлопоты, час поздний, но в зале, ярко залитом светом роскошных люстр, только что сделанных в институтских мастерских, на синем полу под сенью цветных гирлянд еще толпится человек десять, никак не могут разойтись по домам.

И вдруг кто-то вспоминает: на здании нет вывески! Гости съедутся в институт со всего города, а куда они пришли — неизвестно! Конечно, бараньи головы на заборе кое о чем говорят, надоумят гостей, что научный институт находится здесь, не где-нибудь еще. Но какой именно институт? Физики вовсе не объявляли монополии на этот символ! Шутить некогда! Надо срочно решать, как быть с вывеской. «Наш архитектор, который, к счастью, оказался тут же, в зале, — рассказывает об этой ночи накануне открытия Николай Николаевич Семенов, — бежит домой за своими красками. Остальные, запасшись лестницей и инструментом, отправляются за километр в центр пригорода. Там много заколоченных лавок бывших купцов. Лавки маленькие, а вывески огромные. Это листы жести, набитые на деревянную основу. На улицах темно. Светя фонариком, мы выбираем подходящую вывеску. На ней надпись громадными буквами: «Решетников. Бакалея». Сдираем ее и тащим в институт».

Николай Николаевич по скромности не выделяет своей собственной роли в этом ночном походе. Нет сомнения, что роль его была не последней — у него был уже опыт в подобных делах. Незадолго перед тем на очередном субботнике рентгеновцы затаскивали в здание института электрический генератор, о происхождении которого пошла по институту такая молва. Будто бы, попав однажды по служебным делам на товарную станцию железной дороги, помощник директора по хозяйственной части заметил где-то в тупике, на снегу, под открытым небом эту заманчивую машину. Будто бы попробовал навести справки. Никто на железной дороге не знал, кому машина принадлежит, и поэтому никто ничего не мог разрешить. И следовательно, запретить тоже. Убедившись, что попытки обнаружить хозяина тщетны, помощник директора будто бы явился однажды на станцию ночью с группой верных людей, с фонариком и с санями. И, подобно вывеске «Решетников. Бакалея», генератор переехал той ночью в Рентгеновский институт...

Итак, человек пять, руководимые архитектором, увлеченно водили кистями по «Решетникову. Бакалее».

«...и когда забрезжил свет зимнего утра, была готова сверкающая белая доска размером один метр на шесть, на ней изящной старомодной вязью было выведено черным: «Государственный Физико-технический Рентгеновский институт». Еще не высохшую, мы начинаем водружать нашу вывеску на фронтон здания. Это тоже не легко. Надо вбить штыри, соорудить блоки... Но опыт архитектора и тут помог — за несколько часов, так и не поспав ночь, мы доводим затеянное до конца... все было сделано так хорошо, что эта наша вывеска оставалась на здании института в течение десяти лет...»

Гости начали съезжаться задолго до назначенного часа — ученые из Академии наук, из университета, из Политехнического и других институтов, работники Петросовета и Главнауки во главе с Михаилом Петровичем Кристи. Без его помощи едва ли могло состояться торжество. Благодаря изготовленной за ночь вывеске ни один человек не заблудился. Академик Иоффе, еще более наглаженный, чем обычно, сияя, как именинник, водит гостей по лабораториям. Во всех комнатах уже налажены работы. Иоффе, Чернышев, Семенов охотно дают пояснения, любуясь восхищением слушателей. «Те были поражены зрелищем совершенно оборудованного европейского научного института, чистого и изящного», — писал Иоффе жене.

К пяти часам хозяева и гости заполнили зал, и ученый секретарь профессор Бурсиан зачитал отчет о деятельности института, а директор академик Иоффе, как и было предусмотрено программой, выступил с речью на тему «Наука и техника». Это излюбленная, это выстраданная им тема. Сама организация института была попыткой сблизить науку с техникой, объединить их под одной крышей, под одной вывеской. «Физико-технический» отныне выведено крупной вязью на фронтоне. Теперь, когда у института есть наконец просторные лаборатории и хорошо оборудованные мастерские — их общая квадратура, сообщает гостям Иоффе, более трехсот квадратных сажен, — когда бесконечная организационная нервотрепка отойдет, наконец, на второй план, когда, в трудных условиях, сложился и закалился хороший квалифицированный коллектив исследователей, — какие превосходные перспективы открываются перед институтом. Глуховатым от волнения голосом Иоффе говорит об огромных новых проблемах физики — теоретических и прикладных. Необходимо, чтобы наша советская физика окрепла и быстро развивалась. Он говорит о необходимости активного воздействия физики на различные области техники, об исторической миссии физики в развертывании промышленности. Он говорит об основной идее самой организации Физико-технического института, заключающейся в том, чтобы наша физика не была абстрактной — пусть она будет глубоко теоретической, но и одновременно инженерно-действенной. Тут же следует изложение новых технических замыслов и идей... Он говорит об огромных новых проблемах, поставленных перед всей нашей экономикой, и о том вкладе, какой должна внести в их решение советская физика...

На другой день Иоффе так описывал прошедшее торжество:

«Все прошло великолепно. Народу — сколько вмещал зал, много приветствий и очень теплых... Вечером был ужин... с тортами, мороженым... и даже белым вином... После ужина... концерт при участии лучшей в Петрограде пианистки Епанешниковой, потом ряд юмористических описаний института и инсценированных шарад. Разошлись только в 5 ч. утра. Мастера, вдохновленные обильной выпивкой, держали трогательные речи — словом, все как следует. Сейчас еще не прошел угар от этого открытия, и все бродят и разговаривают...»

Николаю Николаевичу Семенову, как, должно быть, и его товарищам, этот день запомнился на всю жизнь. Почти через сорок лет он без труда представил его.

«...Мы сидим веселой компанией за столами. Взволнованные тосты звучат один за другим... Жизнь так полна и прекрасна. Так много в нас молодых сил. И почему это чем больше мы их тратим, тем больше их в нас становится! Вокруг любимые учителя, верные товарищи, милые девушки. Мы знаем, что вот эта или та станет скоро подругой на всю жизнь того или другого из нас... Волнующая атмосфера молодости царит в зале... Вот уже звучат стихи с шуточными характеристиками наших руководителей и нас самих, юмористические сценки из нашей жизни. Начинаются песни и пляски... Мы, конечно, не знаем в деталях, как сложится наша судьба. Мы не догадываемся, что из нашего маленького коллектива вырастет со временем довольно большая часть будущей армии физиков Советского Союза — армии, которая будет участвовать в освоении атомной энергии, космических ракет, локации, высоковольтных аппаратов и передач, химической промышленности и многого другого. Мы ничего этого, конечно, не знаем, но мы чувствуем, что наша жизнь пойдет по широкой и светлой дороге...»

А Иоффе на другой день после памятного торжества писал:

«Теперь у нас планы постановки производства, устройства своего газового завода, автомобиля, нефтяного отопления и т. д. Кристи так был восхищен нашими успехами, что обещал все сделать. Что из этого еще выйдет — кто его знает, но институт уже существует, и это большой уже успех».

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.