Покорённое слово. Автор В. П. Чихачев

 www.art-catalog.ru

В 1910 году в Петербурге вышла брошюра профессора богословия Киевского университета П. Светлова «Перед разбитым кумиром». Гневно обрушивался ее автор на своего коллегу по Киевскому университету профессора зоологии А. Н. Северцова, обвиняя его в погоне за популярностью и даже в шарлатанстве!

Чем же вызвал этот известный русский ученый такое ожесточенное нападение «смиренного» богослова?

Алексей Николаевич Северцов был в то время одним из крупнейших русских эволюционистов, убежденным и активнейшим пропагандистом идей Чарлза Дарвина. На дарвинизм же всегда в яростном ослеплении бросались представители богословия. К тому же речь шла не о рядовом представителе русской науки, а об одном из ее знаменосцев, сделавшем, по словам академика В. Л. Комарова, разработку проблем, оставленных в наследство ученому миру Ч. Дарвиным, своей «жизненной осью».

Выдающийся русский зоолог, ученый с мировым именем, основатель советской эволюционно-морфологической школы А. Н. Северцов был не только крупным ученым-исследователем, но и талантливым лектором, неутомимым пропагандистом науки, что вызывало особую злобу реакционеров. Они боялись слова Северцова, который правдой, глубиной мысли и убежденностью привлекал слушателей на свою сторону, делая тем самым доводы противников слабыми и неосновательными. Идейные враги слишком часто убеждались, каким грозным оружием была речь Северцова, образная, сочная, убедительная, доступная для понимания любой аудитории.

Как же складывалась лекторская манера А. Н. Северцова? Что оказало решающее влияние на ее формирование?

Мировоззрение Алексея Николаевича во многом определилось под влиянием его отца — крупного русского орнитолога, зоогеографа и путешественника, ученика К. Ф. Рулье, одного из первых русских дарвинистов. Отец скончался, когда Алеша Северцов учился в седьмом классе частной гимназии Л. И. Поливанова. После ее окончания в 1885 году Северцов поступает на физико-математический факультет Московского университета.

Это было трудное для университета время. В 1884 году Александром III был утвержден новый реакционный университетский устав, против которого возражали даже некоторые из консервативнейших членов Государственного совета. В университетах внедрялся полицейский режим. Студентов окружала, по словам К. А. Тимирязева, полиция «университетская и внеуниверситетская, тайная и явная...». Студентов и профессоров старались, насколько возможно, разобщить и противопоставить друг другу. Профессоров стремились превратить из мыслителей в простых чтецов утвержденных и проверенных курсов.

И все же основной состав профессуры Московского университета во многом еще оставался прежним, всех прогрессивных и «свободомыслящих» его представителей убрать было невозможно. А. Н. Северцов слушает лекции А. Г. Столетова по физике, курс ботаники — у К. А. Тимирязева, физиологию — у И. М. Сеченова. Основными его руководителями по курсу зоологии являются С. А. Усов и М. А. Мензбир.

Михаил Александрович Мензбир, убежденный дарвинист, один из выдающихся представителей русской зоологической науки конца XIX — начала XX века, был в то время признанным руководителем школы зоологов-эволюционистов Московского университета. «М. А. Мензбир... читал классическую сравнительную анатомию, — вспоминает советский зоолог академик А. Н. Дружинин, — читал он ее в то время без таблиц и препаратов, пользуясь в качестве иллюстраций своими собственными рисунками на доске. Эти рисунки он воспроизводил мастерски и очень быстро. Каждая фраза М[ихаила] Александровича], не содержащая ни одного лишнего слова, могла служить блестящим примером прекрасно построенного периода. Каждая лекция его была рассчитана по времени, а содержание ее несомненно было апробировано его многолетним педагогическим опытом»1.

Блестящие лекции Мензбира сыграли немалую роль в том, что А. Н. Северцов со студенческих лет готовит себя не только к научной, но и к педагогической деятельности. Он начинает работать в лаборатории учителя, избрав своей специальностью эволюционную морфологию. По совету руководителя, который считал умение срисовывать препараты и чучела обязательным для зоолога, Северцов поступает в студию художника Мартынова. Не раз потом, свободно иллюстрируя цветными мелками лекции и оформляя рисунками свои научные труды, с благодарностью вспоминал он совет наставника. Северцов увлекся рисованием. Он легко овладел техникой рисунка карандашом, быстро дались ему акварель и сепия. Здесь сыграли большую роль не только его художественные способности, но и умение тонко разбираться в живописи — результат лекций С. А. Усова в частной поливановской гимназии.

В начале 80-х годов XIX столетия, в бытность Северцова еще гимназистом, произошло событие, ставшее значительным явлением художественной жизни Москвы. Известный русский зоолог профессор Сергей Алексеевич Усов, любитель и знаток изобразительного искусства, решил прочесть в гимназии своего друга Л. И. Поливанова — видного филолога, шекспироведа и пушкиниста — несколько лекций по истории искусства. Эти лекции незаметно разрослись в целый курс, который продолжался пять лет, вплоть до смерти Усова. Слушателем этого курса был и юный Северцов. Предоставим слово ему самому. В строках его воспоминаний, хранящихся неопубликованными в архиве Академии наук СССР в Москве, мы читаем: «С[ергей] Алексеевич] приносил папки и альбомы с рисунками и фотографиями, тщательно и аккуратно подобранными, и начинал рассказывать. Рассказывал он необычайно просто, совершенно разговорным языком. Абстрактных рассуждений, философствования в его рассуждениях почти не было. Излагал он очень конкретно, не стесняясь вдаваться в подробности, объяснять архитектурную и живописную технику, и каждое положение иллюстрировал рисунками, фотографиями, планами и чертежами. Коллекция фотографий (и крайне ценных) у него была громадная. Описывая жизнь всякого крупного художника, его биографию, ход развития его творчества, показывал эскизы картин и т. д., но благодаря мастерскому изложению, выделявшему необыкновенно выпукло и ярко все наиболее существенное, у слушателей из этого чисто фактического, совершенно чуждого фразы и внешнего красноречия изложения складывалось необыкновенно яркое и цельное представление. Эти курсы оставили в нас, слушателях, след на всю жизнь и дали нам много в смысле и знакомства с историей искусства и в смысле художественного понимания. Эстетическим чувством, и притом необыкновенно здоровым, С. А. обладал в высокой степени и сумел (поскольку это вообще возможно) нас выучить художественной оценке, заставляя самих додумываться до нее...

Беседа С. А. Усова имела громадное значение для окружавших его и в первую очередь для его учеников. Человек от природы очень талантливый, он принадлежал к поколению, может быть, это характерно только для Москвы той эпохи, представители которого пренебрегали писанием и печатанием и результаты своей умственной работы излагали устно и на этом успокаивались... Он соединял необычайную и крайне разностороннюю эрудицию с необыкновенной способностью разбираться в предмете, схватить его суть и сделать из ряда фактов блестящие по своей оригинальности и глубокие выводы. Критической способностью он обладал в высокой степени; фальши, все равно — в области мысли или в нравственном мире, он не терпел. Если прибавить к этому блестящее, чисто русское остроумие и своеобразное, совершенно оригинальное красноречие без фразы, то обаяние его личности станет понятным.

Эта особенность С. А. делает понятным тот интерес, кот[орый] представляли упомянутые собрания у него. При глубине и полноте его мысли, при его любви поговорить и в живой беседе с умными и образованными собеседниками обсудить все, что его в данное время интересовало (а интересовало его многое), он и сам много давал и вызывал собеседников на интересный и плодотворный, не проходивший без следа для слушателей, а особенно для нас, молодежи, разговор»2.

Период обучения в гимназии, посещение «поливановских суббот» и вечеров в доме С. А. Усова в студенческие годы — все это оказало большое влияние на формирование художественного мировоззрения юноши. На этих вечерах он встречался с Л. Н. Толстым, со знаменитым лектором профессором В. О. Ключевским, с известным театроведом, критиком и публицистом С. А. Юрьевым, с выдающимся ученым-филологом А. Н. Beселовским и другими.

«К С. А. Усову собирались наиболее интересные в умственном отношении люди тогдашней Москвы», — вспоминал А. Н. Северцов. Несомненно, «поливановские лекции» были для юноши наглядным примером того, как может влиять на слушателей человек, вдохновенно несущий людям истинное знание. На всю жизнь у Алексея Николаевича осталась от этих встреч любовь к точному, образному слову.

И все же первый его самостоятельный курс, начатый в 90-х годах, оказался неудачным. Молодой Северцов старался в каждой лекции изложить как можно больше сведений. «...Слушателям лекций А. Н. Северцова, слушавшим его в Юрьеве, в Киеве и в первые годы его пребывания в Москве, вероятно, трудно было представить, что этот превосходный оратор в начале своей профессорской деятельности был, по его собственным словам, более чем посредственным лектором, — вспоминала впоследствии Л. Б. Северцова. — Недовольный собой он начинает настойчиво и терпеливо учиться владеть непокорным словом»3.

Немного было в то время блестящих мастеров красноречия, таких, как Усов, Мензбир, Ключевский, Тимирязев. «У русского преподавателя (я говорю об университетских преподавателях), по моим наблюдениям, как-то мало сознания того, что форма изложения должна быть выработана и что этому каждый преподаватель должен учиться. Очень многие думают, что достаточно знать, о чем будешь говорить на лекции, составить ее план, а затем изложение пойдет само собой»4, — замечает Северцов в своем дневнике.

Алексей Николаевич принимается за поиск собственной манеры чтения. Тексты первых своих лекций он писал целиком, со всеми подробностями. И убедился, что при такой форме работы трудно добиться легкости речи в устном изложении материала. Фраза звучала по-книжному и плохо воспринималась на слух. Для оживления написанного слова лектору необходима, кроме прочего, и актерская техника, чуть ли не мастерство художественного слова.

И Северцов избирает иной метод чтения лекций — свободное изложение материала по тщательно продуманному заранее плану.

Этот способ связан со многими трудностями. К каждой лекции необходимо заново просматривать источники, а не проглядывать готовый конспект. Такие лекции сложнее превратить в учебник, ибо их полного текста не существует. И все же Алексей Николаевич склоняется к этой манере чтения.

«Я лично никогда не мог целиком писать своих лекций, а которые писал, не мог произносить так, как они написаны, — отмечает он в дневнике, — поэтому постарался выработать в себе умение свободно излагать предмет, не стесняясь формой».

Достоинствами этого метода Алексей Николаевич считал, во-первых, то, что при этом форма не связывает лектора и поэтому остается интересной для него самого, дает широкий простор для творчества. Во-вторых, живое слово, отражающее творческую мысль лектора, легче увлекает слушателя, «что при чтении лекции главное».

Как же готовился к чтению лекций А. Н. Северцов?

Прежде всего — тщательная подготовка, отмечает он. Не позволять себе расслабляться, работать с прохладцей. Тщательно отбирать материал. На этом этапе Алексея Николаевича охватывала особая «жадность». «Материала у меня имелось в голове всегда гораздо больше того, чем можно изложить... в данный срок времени», — замечал он. Поначалу Северцов читал, вдаваясь в излишние подробности. Здесь, по его словам, сказывалась неопытность молодого лектора. Все было важным, жалко было пропустить казавшиеся особенно интересными подробности — типичная болезнь начинающего лектора.

Затем шло обобщение собранного материала, классификация его, критическая оценка. Особенно ценил Северцов умение подойти к анализируемым фактам с неожиданной стороны. В процессе этой работы, подчеркивал он, не надо бояться возникновения гипотез, подсказанных воображением, ибо это и есть важнейший помощник ученого. Однако не нужно жалеть отбрасывать все лишнее. Стремиться следует не к оригинальности, а только к верному решению.

Найдя такое решение и обдумав выводы, лектор приступал к поиску формы изложения. Алексей Николаевич вслух проговаривал материал, переставлял и менял примеры, подбирал наиболее удачные переходы от одной части к другой, продумывал заключение. «Как стеклянные бусы, нанизывались одни за другими интересные, яркие, неожиданно новые факты, и блестящею нитью тянулась сквозь них руководящая мысль, сквозила так ясно, так неопровержимо убедительно, что необходимый вывод естественно возникал в уме слушателя еще задолго до того, как к нему подходил сам лектор»5.

Концовки лекций Северцова были всегда особенно эффектны. Он понимал, что внимание слушателей утомляется к концу лекции и здесь нужен особый эмоциональный подъем. Нередко ученый заканчивал свою речь стихами Пушкина, Гейне и Гёте. Слушателям казалось, что эти концовки возникают у Алексея Николаевича естественно, сами собой. Однако он всегда особенно тщательно продумывал и готовил их.

Во время поисков собственной манеры изложения Алексей Николаевич пришел к неожиданному открытию, результат которого сделал в дальнейшем основой своего метода чтения лекций. Он заметил, что особенно легко рассказывать о том, что очень ярко, наглядно, зрительно представляешь в своем воображении. «Помогает при этом способность, развитая, как мне кажется, моими морфологическими работами, а именно, что, когда я описываю что-либо, все равно, будет ли это анатомический препарат, пейзаж или сложное событие, я совершенно ясно представляю его себе, вижу перед собой, и моя задача, как лектора, состоит в том, чтобы связно и наглядно описать виденное, видимое. Эту способность «представлять себе» описываемое, я сознательно в себе развил упражнением»6.

Так Северцов сознательно применил в своей лекторской практике прием, названный К. С. Станиславским «вИдениями внутреннего зрения»7. Северцов почувствовал, что мысленно представлять себе то, о чем ведешь рассказ, гораздо легче, чем запоминать текст. В сознании говорящего, перед его «мысленным взором» при этом проходит как бы непрерывная «кинолента» образов, и лектору остается только словом передать слушателям «увиденные» картины, возбудить в их сознании зримый образ. «Эта манера читать лекции, которой я придерживался в течение всей своей преподавательской деятельности, и которую в себе сознательно выработал — отмечал Северцов, позволяла лектору не только вступать в активное взаимодействие с аудиторией, но и свободно регулировать сам процесс изложения темы в зависимости от обстоятельств выступления. «В примерах и иллюстрациях того, что мне приходится описывать или докладывать, я не затрудняюсь, — записывал Северцов в дневнике. — Упражнение выработало умение быстро, не прерывая течения речи, соображать, какие примеры или доказательства наиболее подходят к данному случаю. Читая, я всегда слежу за тем, как слушает аудитория, и когда вижу, что она утомилась и слушает невнимательно, мне часто удаемся снова возбудить утомленное внимание какой-либо переменой в изложении, интересным примером, иногда просто шуткой, что при этой манере чтения иногда удобно бывает сделать»8.

Северцов тщательно фиксирует в дневниках все этапы выработки им собственной манеры чтения лекций на протяжении многих лет. «Если я записываю подробно о том, как я читал и учился читать лекции, — замечает Алексей Николаевич, — то, конечно, не для того, чтобы рекомендовать кому-либо свою манеру читать лекции (к тому же, эта манера не оригинальна), а потому что я думал, что всякому университетскому преподавателю необходимо обращать серьезное внимание на то, как он читает, и выработать себе упражнением форму изложения, наиболее подходящую к его умственному складу... Я дошел до этой манеры читать лекции сам, ибо она, вероятно, наиболее подходит к моему складу, кажется мне, что такая же манера читать в гораздо более совершенной форме есть у М. А. Мензбира и была у И. М. Сеченова, обладавшего необыкновенным умением читать понятно самые трудные предметы. Учились ли они сознательно этому или это умение далось им сразу, не знаю. Я лично учился и развил в себе эту способность сознательно»9.

Немалую роль в тренировке образного мышления сыграла любовь Алексея Николаевича к живописи и его непрерывные упражнения в рисовании. Мы уже упоминали о том, что Северцов самостоятельно иллюстрировал свои книги и лекции. Из воспоминаний Л. Б. Северцовой стало известно о существовании у ее мужа большого количества рисунков, сделанных пером и тушью, о которых знали очень немногие. Эти оригинальные, полные юмора фантастические рисунки, так же, как и сочиненные им волшебные сказки, помогали Северцову тренировать богатое воображение, необходимое для лекторской практики.

Уже первые публичные лекции в Юрьеве (Тарту), куда А. Н. Северцов приехал в 1899 году, имели огромный успех. Публика по старинному местному обычаю устраивала ему «овации» — после лекции слушатели выстраивались вдоль всей лестницы, идущей от актового зала, и аплодировали лектору, проходившему через их ряды.

Однако периодом наиболее полного расцвета его лекторского таланта стало пребывание в Киеве, куда Алексей Николаевич переехал в 1902 году, заняв кафедру зоологии и сравнительной анатомии. Он читал лекции в университете и на Высших женских курсах. Одна из слушательниц вспоминает, что дни его лекций были отмечены среди серых будней «белыми камешками» (так выделяли римляне особенно счастливые дни). Северцов становится признанным оратором, мастером лекторского красноречия.

«Он читал тогда превосходно: умно и строго, и подкупающе искренне, — пишет о его лекциях Л. Б. Северцова, бывшая в то время слушательницей курсов. — Слова его были просты и вески, полны убеждения, образы незабываемо ярки. Особенно любил он читать о Дарвине. Он широко использовал его биографию и «Переписку с друзьями», и образ Дарвина живо вставал перед слушателями — образ большого ученого, простого, мудрого, неотразимо-обаятельного человека»10. Его публичные лекции, происходившие в актовом зале, собирали такое количество народу, что администрация университета обычно вызывала полицию для «наведения порядка». Читать в такой обстановке было трудно. «Но такая обстановка не могла не влиять на лектора особенным образом, и действительно, возбужденный жадным вниманием слушателей, ожидая каждую минуту, что лекцию придется прервать, А. Н. читал особенно хорошо: с подъемом и подлинным вдохновением»11.

В Киеве вокруг Алексея Николаевича и его учеников собиралась талантливая молодежь, которую привлекал не только высокий научный авторитет Северцова, но и его позиция ученого-гражданина. Он не мог не откликаться на общественные темы, волнующие студенчество. В тетради с лекциями, хранящейся в Архиве АН СССР, есть набросок вводной лекции к одному из учебных курсов, относящихся, очевидно, к 1905 — 1906 годам.

Обратившись к студентам с традиционным приветствием («Рад, что снова вижу...»), Северцов несколькими штрихами обрисовывает роль современного студенчества как общественной силы. Он подчеркивает то, обстоятельство, что университеты уже многого добились, им возвращена частичная автономия. Революционная обстановка заставила правительство пойти на некоторые уступки.   И все-таки   нельзя   останавливаться на этом. Черносотенцы стремятся закрыть университет. «Прекращение всякой деятельности студенчества общественной и академической — выгода для реакции», — отмечает в конспекте Северцов. Далее он обращается к студентам: «Вы — люди настоящие, с идеалами. Говорят, свобода слова в университетах — оазис. Оазис в пустыне. Но оазисы есть в природе, благодаря человечеству они разрастаются и вытесняют пустыни. Примерами этого служат Египет, пирамиды. Для этого нужны люди. Так будьте же этими людьми, не только разрушающими старое, но и создающими новое»12, — призывает лектор.

В 1911 году Северцов переезжает в Москву, чтобы занять кафедру, освободившуюся после ухода в отставку М. А. Мензбира. Вступительную лекцию по сравнительной анатомии Алексей Николаевич заканчивает словом о своем предшественнике и учителе, покинувшем кафедру в знак протеста против произвола царского правительства по отношению к университетам и студенчеству.

Бульварная пресса немедленно вцепилась в Северцова. В его архиве сохранилась вырезка из одной московской газеты с фельетоном, посвященным этой лекции. Не стесняясь в выражениях, фельетонист писал о Мензбире: «...Вот этого-то «героя» и восхвалял в своей лекции проф. Северцов. Ему-то и воскурил фимиам, достойный какого-нибудь подпольного работника, а не профессора и уместного где-нибудь в конспиративной квартире, но не на профессорской кафедре, перед слушателями-студентами... Не будет ничего удивительного, если его (Северцова. — В. Ч.) аудитория, — пророчествует автор, — при первом же удобном случае обнаружит повышенное политическое настроение, искусственно создаваемое такими «друзьями молодежи», как новый профессор»13.

Да, реакция понимала влияние лектора-трибуна, ученого-гражданина на студенческую аудиторию и боялась его. «Даже анатомия и физиология предоставляют ему обширный   освободительный   материал»14, — жалуется московский фельетонист. Как похожи эти выпады на причитания уже упоминавшегося нами киевского богослова.

Эволюционная теория всегда предоставляла ученому «обширный освободительный материал». И он не упускает случая им воспользоваться. Разнообразна и широка тематика его популярных лекций: «Психические способности как фактор прогрессивной эволюции», «Эволюция счастья в связи с вопросом об эволюции человека», «О будущем человека с биологической точки зрения». Не было случая, чтобы лектор не затрагивал в них важнейших социальных проблем.

Лекцию «Суеверия и их научное объяснение» Алексей Николаевич начинает с извинения за то, что он вынужден выступать не как представитель науки, в которой он чувствует себя как дома, а как дилетант. Впрочем, добавляет он, очень трудно быть специалистом в данной области и таковых почти что и нет. «Чтобы быть специалистом в том вопросе, о котором я буду говорить, т. е. о научном объяснении современных суеверий, надо бы в одном человеке соединить несколько специалистов, а именно: психолога, нервного физиолога, физика, этнографа или историка культуры, и в качестве приправы к этому несколько сложному кулинарному произведению подбавить историка религии и хорошего фокусника...», ибо «история человеческих заблуждений» показывает, что в ней обязательно наличествует «элемент сознательного обмана профессиональных медиумов, которые в этой области воспроизводят приемы фокусников...»15. Понятно, что такие выступления приходились богословам не по вкусу.

В одной из популярных лекций, текст которой сохранился в рукописи, «О возможности и условиях возможности счастья для человека» Алексей Николаевич говорил: «Я уверен, что... будущее будет лучше настоящего, что та борьба, которую теперь переживает русская земля, не пройдет даром и что ...людям будет легче и лучше житься, чем живется теперь»16.

Великая Октябрьская революция застала А, Н. Северцова в расцвете творческих сил.

«Долго и напряженно, тщательно и честно продумывал А. Н. совершавшиеся события, прежде чем он по-настоящему осмыслил и воспринял Октябрьскую революцию, но, однажды приняв, он уже не изменил своей точки зрения до конца»17, — писала в его биографии Л. Б. Северцова.

Ученый включается в активную организационную и научную работу, читает популярные лекции красногвардейцам и рабочим.

В 1920 году А. Н. Северцов был избран академиком, в 1922 году становится директором Научно-исследовательского института зоологии МГУ. Позднее Алексей Николаевич организует лабораторию эволюционной морфологии, ставшую основанием самого крупного в Советском Союзе морфологического центра — Института морфологии и экологии животных АН СССР, носящего ныне имя А. Н. Северцова.

Уже тяжело больной, работает Алексей Николаевич в музеях Мюнхена и Вены, читает доклады в Веймаре, Неаполе, Геттингене, Берлине, Стокгольме. Он принимает участие в конгрессе генетиков в Мюнхене и в Международном конгрессе зоологов в Падуе. До последних дней жизни, оборвавшейся 19 октября 1936 года, занимается Алексей Николаевич организацией всероссийских, а затем и всесоюзных съездов зоологов, анатомов, гистологов.

Однако главным в своей деятельности и в эти годы он считает чтение лекций, университетских и публичных. Лекции Северцов читал до 1931 года. И, как прежде, они привлекали огромную аудиторию.

Вот как вспоминает о его лекции один из учеников, ныне академик А. Н. Дружинин: «Свой курс для многочисленных слушателей в Большой зоологической аудитории А. Н. начал с исторического вступления. Необычайно красочно и картинно прошли перед нами древнегреческие философы и естествоиспытатели, начиная от Демокрита и кончая Платоном и Аристотелем, продефилировали римские компиляторы.   Интересную характеристику А. Н. дал средним векам и особенно Ренессансу. Рассказывая об эпохе Возрождения, А. Н. постоянно пользовался биографией Бенвенуто Челлини. От него мы впервые узнали имена Рэя, Линнея, Кювье, Ламарка, Сент-Илера. Много внимания А. Н. уделял философии Бэкона, но все же с наибольшей теплотой и любовью он изложил нам биографию Ч. Дарвина и познакомил нас с основами его учения...

В изложении А. Н., благодаря ясности, простоте, художественности и какой-то особой, только ему свойственной проникновенности, все даже трудные и на первый взгляд скучные вещи всегда становились захватывающе интересными и общепонятными»18.

Живое слово лектора, такое непокорное в начале пути, стало испытанным и верным оружием ученого. В лекциях, воспитывающих слушателей и вдохновляющих многочисленных последователей на подвиг научного искания истины, видел Северцов свой гражданский долг. И был верен ему до тех пор, пока билось его сердце, пока продолжало звучать вдохновенное слово ученого-трибуна.

Статья из сборника: Этюды о лекторах, М., «Знание», 1974.

Составитель Н.Н. Митрофанов.

• 1. А. Н. Дружинин. Воспоминания   о   А. Н. Северцове. — Архив АН СССР, ф. 467, оп. 2, ед. хр. 43, л. 5.
• 2. А. Н. Северцов. Воспоминания (рукопись). Архив АН СССР, ф. 467, оп. 2, ед. хр. 4, лл. 46 — 52.
• 3. Л. Б. Северцова. А. Н. Северцов. М. — Л., 1946, стр. 199.
• 4. А. Н. Северцов. Дневник   (1887 — 1889 гг.). — Архив   АН СССР, ф. 467, оп. 2, ед. хр. 3, л. 59.
• 5. Л. Б. Северцова. А. Н. Северцов (биографический очерк). — Архив АН СССР, ф. 467, оп. 2, ед. хр. 8, л. 26.
• 6. А. Н. Северцов. Дневник, л. 60.
• 7. «Видения», или образные представления (в методике советского лекторского мастерства этот прием получил название «внутренняя наглядность». — В. Ч.), — это закон образного мышления, без которого не может существовать искусство актера-исполнителя. Вспоминая какое-либо поразившее нас событие, мы воспроизводим его мысленно не только в словах, но и в зрительных образах, возникающих в нашем сознании. На этом свойстве человеческой психики воспроизводить зрительный образ воспринятого ранее и построено учение К. С. Станиславского о «видениях внутреннего зрения». Подробнее об этом см. К. С. Станиславский. Работа актера над собой. — Собр. соч., т. 2 — 3, М., 1954 — 1955; М. О. Кнебель. Слово в творчестве актера М., 1964, стр. 48 — 66.
• 8. А. Н. Северцов. Дневник, л. 60.
• 9. А. Н. Северцов. Дневник, л. 60.
• 10. Л. Б. Северцова. А. Н. Северцов, л. 26.
• 11. Л. Б. Северцова. А. Н. Северцов, л. 26.
• 12. А. Н. Северцов. Записная тетрадь с лекциями. — Архив АН СССР, ф. 467, oп. 1, ед. хр. 275, л. 33.
• 13. Архив АН СССР, ф. 467, oп. 1, ед. хр. 206,  л. 1.
• 14. Архив АН СССР, ф. 467, oп. 1, ед. хр. 206,  л. 1.
• 15. А. Н. Северцов. Суеверия и их научное объяснение (рукопись). — Архив АН СССР, ф. 467, oп. 1, ед. хр. 207, лл. 1 — 10.
• 16. А. Н. Северцов. Популярная лекция на тему о возможности и об условиях возможности счастья для человека (рукопись). — Архив АН СССР, ф. 467, oп. 1, ед. хр. 209, л. 8.
• 17. Л. Б. Северцова. А. Н. Северцов (биографический очерк),— Архив АН СССР, ф. 467, оп. 2, ед. хр. 8, л. 32.
• 18. А. Н. Дружинин. Воспоминания о А. Н. Северцове, — Архив АН СССР, ф. 467, оп. 2, ед. хр. 43, лл. 4 — 5.