О ввеликих людях:
С именем Льва Владимировича Писаржевского связано становление физической химии в нашей стране. Имя это вошло в словари и учебники; оно известно каждому химику, в какой бы области он ни работал.
Гораздо меньше сведений сохранилось о Писаржевском-человеке. Слушатели Писаржевского, очевидцы его блистательных выступлений, сберегли о нем яркие, но, к сожалению, немногочисленные воспоминания. Эти материалы погребены в старых журналах, и собрать их нелегко.
Говоря о выдающемся химике, умершем более трети века назад, мы пытаемся восстановить его живой человеческий облик. Мы хотим вновь услышать его голос, некогда завораживавший аудиторию. Ведь в памяти современников Писаржевский запечатлелся прежде всего как ученый-педагог, обладавший редким даром устного слова и неподражаемым лекторским талантом. Говорил он быстро, страстно, вибрирующим и по-южному певучим голосом; любил неожиданные образы, иногда несколько цветистые. Торопливо постукивая мелом, он в несколько минут исписывал формулами громадную черную доску в химической аудитории Екатеринославского горного института, а затем, повернувшись к амфитеатру, неожиданно цитировал поэтов.
С фотографий глядит на нас узкое, нервное лицо с необыкновенно живыми глазами. Лицо ученого, но оно могло бы принадлежать и артисту, оратору, словом тому, чей творческий труд осуществляется в непосредственном контакте с аудиторией, кому нужна кафедра, сцена или трибуна. Худощавый, стремительный человек, полный своеобразного и неуловимого изящества. Изящны были его тонкие умные руки, похожие на руки музыканта. Увлекаясь, он взмахивал ими над головой, точно дирижер; кусты бровей взлетали на лоб, черные глаза сверкали вдохновенным и фанатическим блеском.
Артистическая внешность соответствовала артистизму натуры Писаржевского. Не случайно он с юношеских лет увлекался изобразительным искусством и остался верен этой любви до конца своих дней. Стены его квартиры были увешаны картинами, среди которых были и выполненные им самим. Лев Владимирович профессионально писал маслом, отдавая предпочтение пейзажам. Он писал стихи и музицировал.
Это был тип ученого с сильно развитым воображением — романтический тип, как сказали бы мы, припомнив некогда популярную антитезу немецкого ученого Оствальда, разделившего корифеев науки на «романтиков» и «реалистов». Естественно, что этот дар, сближающий ученого с художником, сыграл огромную роль в научном творчестве основателя отечественной электрохимии и особенно в его педагогической и лекторской деятельности. Недаром известный химик Д. П. Коновалов, прослушав однажды программную речь Писаржевского, в которой излагались основы электронно-ионной теории, сказал ему:
— Да вы, батюшка, собственными глазами видите эти ваши электроны!
* * *
Жизнь его была сложна и многотрудна, но это жизнь ученого, и потому тщетно было бы искать в ней необыкновенных приключений. Писаржевский был сыном кишиневского нотариуса. Когда ему исполнилось восемь лет, умер отец. Мать с четырьмя детьми перебралась в Одессу. Южный город с его традиционным юмором, веселым демократизмом и своеобразной талантливостью его обитателей, город живописных бродяг, эксцентрических мечтателей и краснобаев поразил воображение мальчика и, несомненно, способствовал выявлению творческих сторон его натуры. Впрочем, будущего ученого ожидала обыкновенная участь подростка из приличной, но лишенной достатка семьи: гимназия, зарабатывание на жизнь уроками, в перспективе — полуголодные студенческие годы.
По этому пути и двинулся Писаржевский, правда, не без зигзагов. В шестом классе гимназии он вдруг объявил себя толстовцем, надел посконную рубаху и стал проповедовать тщету и бессмысленность наук и искусств. Претворяя в жизнь свои взгляды, он демонстративно провалился на экзаменах и был оставлен на второй год.
Это не помешало ему через год загореться страстью к живописи, извести на холсты и краски все деньги, заработанные уроками, и загромоздить тесную квартиру черноморскими пейзажами.
В старших классах Писаржевского увлекла поэзия; на торжественном акте он с блеском продекламировал Виргилия, но разочаровал растроганного латиниста, заявив, что предпочитает служить народу — станет земским врачом.
С этой мечтой он поступил на естественный факультет одесского Новороссийского университета, намереваясь затем перевестись на медицинский факультет; этого, однако, не произошло. Однажды юноше попалась на глаза книга под названием «Основы химии» — сочинение петербургского профессора Дмитрия Менделеева. Медицина была забыта. Писаржевский вступил в члены химического кружка, руководимого профессором П. Г. Меликовым, и с энтузиазмом отдался первому в своей жизни научному исследованию — химическому анализу метеорита.
После окончания университета он был откомандирован по тогдашней традиции за границу для усовершенствования в науках и около двух лет проработал в Лейпциге у основоположника физической химии Вильгельма Оствальда. В 1904 году 30-летний Лев Писаржевский стал профессором общей химии в Юрьевском (ныне Тартуском) университете. Здесь впервые прозвучал с кафедры его голос. Впрочем, скоро темы его речей изменились.
В описываемое время старинный, гордый своими традициями, но несколько замшелый университет потрясали неслыханные события. Близился девятьсот пятый год, под сводами академической аулы — актового зала — кипели революционные сходки. Писаржевский принял в них деятельное участие, и вскоре ему пришлось покинуть Юрьев.
Следующая страница его жизни — Киев, кафедра неорганической химии. Но и тут его пребывание оказалось недолгим. Весной 1911 года революционное брожение вновь охватило все высшие учебные заведения империи. Это были дни, когда в Москве на заседании Ученого совета старейшего русского университета ботаник Тимирязев воскликнул: «У нас нет другого пути: или бросить науку — или забыть о своем человеческом достоинстве!»1. Спустя немного времени стало известно, что несколько всемирно известных ученых Московского университета: математик С. А. Чаплыгин, химик Н. Д. Зелинский, геохимик В. И. Вернадский оставили свои кафедры в знак солидарности со студентами, арестованными полицией.
Пример столиц воодушевил провинцию. В разгар правительственных репрессий совет Киевского политехнического института послал протест на имя министра просвещения Кассо, телеграмму подписали деканы трех факультетов. В ответ прогремел гром из Петербурга: все три крамольных декана были уволены. Тогда девять преподавателей института — среди них и герой нашего очерка — демонстративно подали в отставку.
В Москве, куда переехал Писаржевский, он был одним из основателей и первым редактором научно-популярного журнала «Природа», который существует по сей день. Затем некоторое время он преподавал химию на Бестужевских женских курсах, знаменитых тем, что они приютили под своей кровлей не одного опального ученого.
В 1913 году Писаржевский обосновался в Екатеринославе (нынешнем Днепропетровске). В этом городе он провел значительнейшую, наиболее плодотворную часть своей жизни. Здесь он встретил революцию, основал первый в нашей стране Институт физической химии, стал академиком. Его заслуги ученого и педагога были отмечены премией имени Ленина. В своем городе он был популярным общественным деятелем и в конце концов стал чем-то вроде живой легенды. В Днепропетровске после длительной болезни легких весной 1938 года закончилась его жизнь.
* * *
В чем состоит искусство лектора? Что заставляет слушателей в продолжение полутора, а то и двух часов не отрываясь, следить за мыслью оратора, отнюдь не стремящегося развлечь их? В чем секрет его власти над аудиторией?
Вопросы эти отнюдь не новы. Достаточно перелистать трактат Квинтилиана «Об искусстве оратора», написанный около 20 веков назад, чтобы понять, насколько актуальными они были уже в те времена. Нас, однако, интересует не ораторское искусство вообще с его традиционными приемами и методами воздействия на слушающих, но особый вид публичного красноречия — академическое устное слово, которое обращено не столько к чувствам слушателей, сколько к их уму, и имеет целью прежде всего распространение научных знаний.
«Передо мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в лицо. Цель моя — победить эту многоголовую гидру... В одно и то же время приходится изображать из себя и ученого, и педагога, и оратора, и плохо дело, если оратор победит в вас педагога и ученого или наоборот».
Для профессора Николая Степановича, героя повести А. П. Чехова «Скучная история», откуда мы выписали эти слова, чтение лекций в университете не является второстепенной обязанностью, вынуждающей его отрываться от научной работы. Лекции — это неотъемлемая часть его науки, без них наука перестает жить. Мало того, в них, в этих еженедельных выступлениях перед «моими милыми мальчиками» заключены для старого профессора весь смысл и вся радость жизни: «Чувствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудитория...». «Только на лекции я мог весь отдаваться страсти и понимал, что вдохновение не выдумка поэтов, а существует на самом деле»2.
Прототипом чеховского Николая Степановича был, как предполагают, известный ученый-гистолог, профессор Московского университета А. И. Бабухин. Это был, бесспорно, один из самых блестящих академических ораторов своего времени. На его лекции, посвященные далеко не общедоступным проблемам одного из разделов теоретической медицины, сбегались студенты всех факультетов. Каждое выступление Бабухина становилось событием. В чем же заключалась тайна его успеха? Чисто речевые способности Бабухина были, по-видимому, не столь уж велики; как и чеховский герой, он обладал слабым голосом и невнятной дикцией.
Тут нам придется сделать еще одно небольшое отступление. Оно поможет выявить главную особенность лекторского мастерства Льва Владимировича Писаржевского.
Лет семьдесят назад, в начале нашего века, выдающийся русский юрист и педагог Л. И. Петражицкий выдвинул концепцию лекторского искусства как «мышления вслух». Он утверждал, что научная и даже научно-популярная лекция только тогда достигают своей цели, когда слушатели вместе с учеными как бы заново проделывают весь путь научного поиска, итогом которого и является то, что служит темой лекции. Истина не преподносится слушателям в готовом виде, не декларируется в качестве некой исходной данности, но рождается и утверждается здесь же, на их глазах. Петражицкий утверждал, что движущая психическая сила лекции есть психика не педагога, а психика ученого.
Такое заявление было сделано им не случайно.
В развернувшейся в те годы дискуссии по вопросам университетского образования была поставлена под сомнение целесообразность самого лекционного метода обучения. Противники этого метода говорили примерно следующее: зачем слушателям тратить время на посещение лекций, ведь они не в состоянии запомнить все, что там говорится? Слушание лекций — пережиток былых времен, традиция, унаследованная от средневековых университетов, где наука преподавалась догматически. Профессор в расшитой мантии, восседая на кафедре, читал канонический текст, сопровождая его учеными комментариями, а ученики записывали его слова, с тем чтобы потом заучить наизусть. Но эпоха схоластики миновала. Так не лучше ли вовсе отказаться от такого малопроизводительного и устаревшего способа вдалбливания знаний, каким являются лекции, и, вместо того, чтобы пересказывать вслух содержание книг, заставить слушателей самих углубленно работать над учебным пособием?
На это Л. И. Петражицкий отвечал так: «Лекции вовсе не конкурент учебника...» 3. Умственные процессы, проделанные с энтузиазмом и научным восторгом вместе с талантливым профессором, — нечто совершенно несравнимое и несоизмеримое с бледными следами книжного чтения... Лекция есть процесс непосредственного, высшего и сильнейшего приобщения к науке, к научному мышлению высшего типа и полета к высшему научному чувствованию.
В том-то и дело, что лекция вовсе не состоит в пересказывании книг. Во-первых, она несет в себе живой эмоциональный заряд, приобщает, говорит Петражицкий, «к научному чувствованию». Вдохновение оратора передается слушателям, пробуждает их любознательность, рождает эстетические эмоции. А, во-вторых, и это главное, — лекция отнюдь не сводится к изложению определенной суммы сведений, добытых наукой. Лекция — это логический процесс, воспроизводящий научное исследование. Оттого-то чтение лекций в живой, импульсивной, легко зажигающейся, но и требовательной студенческой аудитории было для лучших деятелей русской университетской науки XIX века вдохновенным творчеством, гармонично соединявшем в себе такие, казалось бы, разнородные элементы, как научный поиск, искусство импровизации и красноречие.
Именно таким искусством «мышления вслух», искусством приобщения аудитории к творческому процессу поисков истины было столь поражавшее современников лекторское мастерство Писаржевского.
В 1909 году в Киеве была издана брошюра под названием «Первое знакомство с химией». Книжка эта, давно ставшая библиографической редкостью, представляет собой конспект лекций, прочитанных Писаржевским в Троицком народном доме для рабочих. Учреждения, подобные Троицкому дому, не имели никакой издательской базы, поэтому сам по себе факт, что крупный ученый не только прочел популярный курс лекций для народа, но и издал их, достаточно примечателен.
Разумеется, печатный текст лекций в сравнении с живым звучащим словом то же, что цветок из гербария рядом с живым цветком на клумбе. Попытаемся, однако, проследить на этом примере методические приемы Писаржевского-лектора.
Слушатели народного дома конечно, не студенты. В подавляющем большинстве это были люди, не имевшие даже законченного начального образования. Как рассказать им о химии? Как объяснить им, что наука эта, которую они считают чем-то весьма далеким от их повседневных нужд, на самом деле занимается проблемами, в решении которых кровно заинтересован буквально каждый человек?
Метод, который избирает лектор, — это все тот же путь исследования, происходящего как бы прямо здесь, на глазах у присутствующих. Приспособленный к уровню понимания слушателей, он тем не менее остается строго научным, логическим, индуктивным методом, воспроизводящим эмпирический путь становления науки: от житейских фактов — к первым обобщениям. Ученый как бы говорит слушателям: я не собираюсь изрекать готовых истин, этих истин у нас пока еще нет; мы начнем с самого начала, с простейших наблюдений, и вместе со мной вы примете участие в этом первом для вас научном исследовании.
И он начинает рассказ с элементарных понятий о веществе и его свойствах. Эти понятия вытекают из первых наблюдений. Кучка гвоздей, железная гайка, ключ — предметы, не похожие друг на друга. Но у них есть нечто общее — то, что они изготовлены из одного и того же вещества. В этом можно убедиться, проделав простые опыты. Из опытов вытекают новые определения: вещество может быть простым и сложным. Так незаметно для самого себя слушатель получает представление об исходных понятиях науки, овладевает ее первичными и фундаментальными закономерностями, между делом знакомится с методами исследования, которыми она пользуется. Наука рождается в его уме так, как много веков назад она складывалась в трудах и озарениях первооткрывателей.
Но, конечно, не эти популярные беседы создали Л. В. Писаржевскому славу педагога и лектора сначала в Киеве, а затем в Екатеринославе, где 20 лет подряд он читал в большой химической аудитории Горного института свой единственный в то время курс электронной химии, собиравший слушателей всех возрастов и рангов — от убеленных сединами патриархов науки до розовощеких первокурсников.
Мы не имеем возможности здесь сколько-нибудь подробно характеризовать научное наследие Писаржевского. Отметим лишь, что в числе главных его заслуг было создание электронно-ионной теории возникновения тока в гальванических элементах. Одним из первых Писаржевский понял, что возникновение электрической энергии в растворе связано не только с разложением молекулы растворенного вещества на ионы (т. е. электрически заряженные атомы или группы атомов), но и с распадом самого атома — с превращением нейтрального атома в ион и свободный электрон.
Впоследствии он говорил, что эта идея пришла ему в голову в 1914 году на лекции, которую он читал для кружка инженеров. Признание поистине замечательное! Оно приоткрывает перед нами важную сторону лекторского «мышления вслух». Оно показывает нам также значение для самого ученого такого общения с аудиторией, которое носит характер творческого собеседования.
Из воспоминаний об Эйнштейне известно, что излюбленной формой творчества была для него не работа в кабинете над рукописью, не одинокие размышления во время прогулок в принстонских рощах, а живая беседа со слушателями, с мелом в руках, возле грифельной доски. Именно в этой обстановке к нему приходили самые неожиданные, ослеплявшие аудиторию идеи.
Итак, чтение в аудитории для ученого не только популяризация достигнутого и не простое повторение этапов исследовательского процесса, в ходе которого была добыта та или иная научная истина. Нет, лекция непосредственно продолжает этот процесс, а иногда и предваряет его. Иными словами, лекция сама по себе может быть формой научного творчества.
В этом и заключался едва ли не главный секрет обаяния Писаржевского-лектора. «Во время лекции он творил: вдохновенный взгляд поверх голов студентов, никаких конспектов... Из года в год мы слушали его лекции, и каждый раз материал представал перед нами иным, обогащенным новыми связями. Это создавало у слушателей ощущение соучастия в создании новой химии, что и было основной притягательной силой его лекций». Так вспоминает о Писаржевском (в письме автору этой статьи) его ученик, выдающийся советский физико-химик профессор В. А. Ройтер.
Мы попытались показать внутреннюю связь между лекторским искусством академика Л. В. Писаржевского и его научным творчеством. Но навряд ли слава его лекций была бы столь велика, если бы чисто логическое движение мысли не было насыщено в них яркой образностью, той образностью, которая вытекала из свойств натуры Писаржевского, сочетавшей, как мы уже говорили, черты ученого и художника.
Да, недаром было сказано, что Писаржевский видел то, что для других оставалось абстрактным понятием. «Вдохновенный взгляд поверх голов» фиксировал неожиданно яркие картины, возникавшие в уме ученого. Он видел их и показывал своим слушателям.
Понятие об электроне как об элементарном электрическом заряде было введено в науку в начале 90-х годов прошлого века. Наукой этой была физика. Что же касается химии, то даже после того, как существование электронов было доказано опытным путем, никому или почти никому долгое время не приходило в голову, что они могут иметь какое-либо отношение к химическим реакциям.
Электронно-ионная теория Писаржевского была одним из этапов постепенного усвоения химией чисто физических идей и представлений.
И вот, стоя на возвышении перед немым, как бы загипнотизированным амфитеатром, лектор словно прокручивал перед зрителями никогда и никем не виданный фильм. В кадрах этого фильма разворачивались электрические процессы в гальваническом источнике тока. И то, что до сего времени лишь смутно брезжило в уме слушателей как некая малоубедительная отвлеченность, они «созерцали» собственными глазами.
В гальваническом элементе (примером его может служить всем известная батарейка карманного фонарика) один полюс теряет электроны, другой их накапливает. На одном полюсе происходит окисление вещества, на другом — восстановление. Оба процесса разделены в пространстве и более или менее наглядны: движение электронов — это и есть ток в батарейке.
Ученый не ограничился этим объяснением. Как известно, Л. В. Писаржевскому принадлежит общее определение сущности реакций окисления и восстановления, которое выходит за пределы собственно электрохимии. Определение это относится к числу фундаментальных обобщений химии XX века. Суть его в том, что, где бы ни происходили реакции окисления и восстановления — в электрической батарейке или просто в пробирке, окисление всегда сводится к потере электронов, а восстановление — к их накоплению. Эта идея Писаржевского была главным стержнем его лекционного курса.
Но ведь в пробирке никакого электрического тока нет. В пробирке происходит самая обычная химическая реакция, на первый взгляд не имеющая ничего общего с тем, что совершается в батарейке. Вот тут-то и понадобилась интуиция ученого, его творческое воображение, чтобы догадаться, что и здесь происходит движение электронов, что и при чисто химических реакциях один атом теряет электрический заряд, а другой его приобретает. Разница лишь в том, что потеря и приобретение совершаются не на разных полюсах, как в гальваническом элементе, а в одном и том же месте. Потому-то и нельзя получить электрический ток в пробирке.
Силой своего воображения, подкрепленного несокрушимой логикой, высокий человек с лицом артиста, первооткрыватель и педагог увидел электроны там, где никто до него не подозревал их присутствия. Увидел и показал слушателям.
Статья из сборника: Этюды о лекторах, М., «Знание», 1974. Составитель Н.Н. Митрофанов.
Добавить комментарий