От доктрины Коперника мы вернемся опять к самому человеку. «Не у всех есть время читать книгу Коперника», — это заметил еще Кеплер в конце XVI в.; но, можно думать, многим и в настоящее время будет ценно попытаться воссоздать его духовный облик как ученого и мыслителя хотя бы на основе все той же его знаменитой книги. Но вот насколько ясна и кристальна его астрономическая и математическая доктрина, настолько его облик сложен и отчасти малопонятен. Несомненно, что он верный сын католической церкви, он сам церковник, хотя и не духовного сана. Но его мысли текут, если так можно выразиться, по другому руслу. Чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть его книгу на той знаменитейшей странице, где впервые утверждается гелиоцентрическая система мира. Здесь описывается последовательность сфер в ее новом, обращенном порядке, начиная от высшей и неподвижной сферы звезд и так продолжая, вплоть до Меркурия. Потом говорится: «Iп medio autem residet sol (в середине же всего пребывает Солнце). Ибо кто в сем прекраснейшем храме мог бы поставить этот светильник в место иное или лучшее, чем то, из которого он может сразу освещать всю совокупность [мира]. Ибо ведь уже иные не напрасно называли его светочем мира, другие — душою, еще иные — управителем. Тримегист называет его видимым богом, Электра у Софокла — всевидящим. И так, действительно, Солнце, восседая на царственном троне, управляет окружающим его хороводом светил».
Кто были те, кто называл Солнце светочем мира, этого мы не знаем; но мы можем найти, что Тримегист был мистический герой греко-римской религии времен ее упадка, таинственный составитель книг, полных туманных пророчеств, нечто вроде покровителя оккультных наук, спагирического искусства и алхимии; далее, не так важно, в конце концов, что говорит Электра у Софокла. Изумительна вся эта языческая аргументация в ее целом, помещенная в ответственнейшем месте книги, которую автор посвящает римскому папе! Мы можем судить отсюда, насколько велика была сила гуманистической культуры, выжигавшей авторитет всех творцов церковной доктрины; сами по себе взятые, они мало значат для Коперника; так, в том же посвящении папе Павлу III имеется всего лишь одна ссылка на отца церкви, и эта ссылка гласит:
«Ибо известно, что Лактанций, в иных отношениях знаменитый писатель, но слабый математик, совершенно по-детски рассуждает, насмехаясь над теми, кто утверждал шарообразность Земли».
Но мы знаем, что эта полупрезрительная фраза не меньше, чем все иное, вызвала гнев инквизиторов в Риме, когда, через 73 года после опубликования книги, римская Церковь объявила войну коперниканской системе. Но Коперника этот неизбежный конфликт с церковниками не останавливает и не устрашает. Он пишет:
«Если, быть может, найдутся болтуны, которые, будучи совершенно невежественными в математических науках, все-таки решатся составить суждение [о моем учении] и осмелятся порицать мое произведение или нападать на него, ссылаясь на одно место Писания, смысл которого они извращают в своих собственных целях, то с ними я отнюдь не буду считаться, так что я буду даже презирать все их суждения, как пустые».
Из этих подчеркнуто резких слов и из сказанного несколько выше не вытекает ли, что облик фромборкского каноника выходит далеко за рамки портрета представителей современной ему жизни и культуры? Как бы поглощая всю средневековую надстройку и питаясь лишь глубокими источниками древней науки, Коперник непосредственно от нее ведет нас вперед, к будущему нашей науки. В этом его сила, но в этом же отчасти и его слабость. Здесь было бы, пожалуй, слишком сложно выяснить, каким образом общие кинематические схемы Коперника отнюдь не отходят от аристотелевых постулатов; но, очевидно, что его абсолютное подчинение принципу равномерных круговых движений (который он стремится выдерживать еще строже, чем сам Птолемей), его отказ от возможности применений прямолинейных движений во всем, что относится к движению светил, все это есть непосредственное примыкание к науке древних, которую он лишь обновляет, дополняет, возрождает своими новыми началами относительности движений и истинности познания. Еще Кеплер сказал: «Коперник, не зная своих собственных богатств, ставит себе задачей изъяснять Птолемея, но не природу вещей, к которой, однако, он очень близко подходит».
Но, несмотря на все это, Коперник все же первый из новых астрономов, а отнюдь не последний из древних. С того момента, как он, впитав в себя астрономию древних, дает ей новый облик и форму, древняя наука теряет свою жизненную значимость; она отходит существенно дальше в глубь истории.
И уже не в этой системе, а у Коперника, и только у него, Кеплер и Галилей найдут тот фундамент, на котором воздвигается все здание современной астрономической науки.
Добавить комментарий