7

Балезин занимал номенклатурную должность, но супруги продолжали жить в полуподвале студенческого общежития — одиннадцать дверей в коридор, один туалет, общесемейная кухня, возле каждой двери вязанка дров — дрова получены по ордерам, привезены на двухколесной тележке со склада. Бомба повредила здание, к тому ж под конец 41-го освободилось много жилой площади, и Балезины получают комнату эвакуированных в коммунальной квартире на Ново-Басманной, роскошную по их представлениям и действительно несравнимую с прежней. Часть мебели осталась от хозяев, а кое-где обои светлели силуэтами былой обстановки.

Пробыв недолго в эвакуации с матерью, пока немного окреп их маленький ребенок, Балезина вернулась уже в эту квартиру...

И вновь — случайность, которую Степан Афанасьевич счел необходимым подчеркнуть. Не без удовольствия.

Тамара Иосифовна вернулась в Москву, но с опозданием против срока вызова. Точно тогда, ни раньше ни позднее, профессору Ермольевой понадобилось срочно взять пригодного человека в лабораторию, только что, исключительно благодаря ее организаторскому гению, полученную. Нельзя было медлить ни дня, — как бы не отобрали, не передумали. Так что, не опоздай Балезина, не видать бы ей этого места, этого поприща, этой удачи.

Лаборатории Зинаида Виссарионовна добилась с видами на получение заграничного грибка. Сведения о пенициллине, поступавшие из Англии и Америки, отдавали евангельским неправдоподобием. Наркомздрав запросил в Великобритании штамм Флеминга. Вот-вот его пришлют, надо приготовиться к встрече.

Кто ж знал, что «вот-вот» продлится долго, а потом и не сбудется! И это тоже была случайность. Получи Ермольева флеминговский грибок, вряд ли кто взялся бы за доморощенные исследования.

Вот тебе и «понимание момента»...

Дело предвиделось непростое: английские медики Флори и Чейн, которым удалось наладить производство пенициллина, будут позднее, в 1945 году, вместе с Флемингом удостоены Нобелевской премии.

Балезина же, ну как бы между прочим, коротая ожидание, взялась попробовать... Она стеснялась называть, не выпячивала предмет своих занятий, так как, по сути дела, это была попытка повторить Александера Флеминга. Флори — а к 42 году его уже позволительно называть было «сам Флори» — потерпел на этом пути полное фиаско. После года напряженного труда. Имея лабораторию. Не испытывая недостатка хотя бы в насущно необходимом. Пробовал сотни и сотни штаммов из необозримой коллекции плесеней и в конце концов обратился к Флемингу, чтобы тот дал найденный им штамм. Возможно, уникальный?

Затея Балезиной на фоне вышесказанного выглядела курьезом.

О, тут все было как бы в расчете на умиление, на сантимент. Лаборатория новой сотрудницы помещалась в коммунальной квартире жилого флигеля Всесоюзного института экспериментальной медицины. Квартире шестикомнатной. Все — семьи профессоров. Комнату эвакуированной сотрудницы и предоставили. Опломбированный зеркальный шкаф, этажерка, диван... Температуру, столь важную для комфорта грибка, поддерживали несколько настольных ламп. Чашки петри с культурой Тамара Иосифовна носила также в бомбоубежище, там был «хороший климат». А так как Москва осталась тогда без детсадов, приходилось сынишку (впоследствии известного автогонщика) брать с собой на работу, часто пешком.

Затруднение, казалось бы гробившее Тамарину игру заведомо, заключалось в скудости помоек и мусорных ям, излюбленных плесенью, поскольку отходов пищевых практически не было, все съедалось, а также никто не выбрасывал и вещей — ничто не считалось немодным или чересчур поношенным.

Но... Конечно, тут и знания, и терпение непременны. Однако немаловажную роль в таком предприятии играет научное счастье. Флори пасовал. А эта маленькая мама, господи, через несколько недель от 15-го грибка имеет культуру, в четыре-пять раз лишь слабее флеминговской. А через месяца четыре был 93-й, он флеминговского превзошел.

Из первых его чудотворств — незаконных — излечение Степана Афанасьевича. Гнойное болото, которое захватывало помаленьку его кисть и, кажется, углублялось, стало теперь быстро мелеть. Тамарина гордость — штамм 93-й — действительно был победоносной плесенью. Жидкость из-под грибка изменила течение процесса прямо на глазах.

Примененный нелегально в угоду отчаявшимся пациентам и врачам, он справлялся с карбункулами, напастью военных лет, а карбункулы ничто не брало.

Профессор Зинаида Виссарионовна Ермольева по результатам испытаний отечественного пенициллина на животных (испытания на супруге Тамары и нескольких ее знакомых предъявлять было нельзя официально, как не признается спортивный результат, показанный на тренировках) и отчасти по причине безуспешных попыток Наркомздрава получить обещанный грибок из-за границы добивается разрешения на проверку в клинике.

И. Г. Руфанов, профессор-хирург 1-го мединститута, он же консультант эвакогоспиталя 5004 в Яузской больнице «Менсантруд», заявил: «Расцениваю это как эксперимент на людях. Могу выделить только б е з н а д е ж н ы х».

— Анна, — обратился он к молодой сотруднице (А. М. Маршак, ныне доктор наук, виднейший специалист по антибиотикам, хирург в Институте хирургии имени Вишневского), — отберите двадцать пять человек.

Безнадежные были в полной прострации, без сознания, на искусственном питании.

Со своей единственной лаборанткой Тамара Иосифовна нарабатывала на эту группу препарат. Предварительно кололи животным, потом себе. Свежие порции ежедневно доставляли в госпиталь. Вот уже день-другой, как укрепился обнадеживающий сдвиг. У раненых затеплился интерес к окружающему.

Утро незабываемого дня началось обещанием катастрофы. Вахтер у входа в институт задержал Балезину:

— Из клиники звонили. К ним вас срочно.

До эвакогоспиталя — благо путь недальний: улица Воронцово поле — Яузские ворота — сотрудницы лаборатории в полуобмороке бежали. «Нет, — терзали виновницу запоздалые раскаянья, — недаром установлены сроки проверки лекарств. Поторопились. Что теперь будет? Делать-то что?..»

Встретившая их Анна Маршак была сосредоточенна до суровости.

— Идите в перевязочную и ждите, — приказала она, как бы и не видя несчастных лиц.

То, что случилось несколькими минутами позднее, было жестоким испытанием.

В комнату  в в е з л и  н а  к р е с л а х  вчерашних покойников. А некоторые, поддерживаемые,  в о ш л и  с а м и.

— Вот они, — сказала Анна и указала рукой на Балезину и Иванову, — смотрите, вот они, ваши спасительницы.

Раненые зашевелились, стали что-то говорить, повторять… У Тамары поплыло перед глазами. Нина, не сдерживаясь, заголосила вслух.

Новости, переживания участника большого дела поступали в духовный бюджет семьи, как видим, не от одного лишь ее главы. Притом жена, занимаясь научной темой мирового, можно сказать значения, оставалась хозяйкой дома, матерью с годовалым ребенком на руках. Настоящий мужчина чувствителен к малейшему намеку на возможность неустойчивости его безусловного интеллектуального первенства в семье. Едва ощутив дискомфорт такого рода, он бросает в бой свежие резервы самоутверждения — дерзко молодеет, задорней мыслит, не упускает никакой заманчивой цели, обуздывает гордыню переоценки собственной персоны и исключительности своих дел.

Не вычеркнул ли Тамару из списка представленных к Государственной премии за создание советского пенициллина сам Степан Афанасьевич? Мысль эта позабавила меня, когда я узнал, как он отклонил выдвижение своей кандидатуры на звание члена-корреспондента АН СССР в 1947 году. «Как-то неудобно, согласитесь». Не поза здесь, натура. Он никогда не думал, например, получить хоть что-то за свои изобретения, реализуемые повсеместно. «Неудобно, я же ученый».

Не вычеркивал он, разумеется, что вы... И все ж я не исключил бы стимулирующий «тонусный» эффект успехов на женином фронте. Это была частность той совокупности, которая помогла свершиться Поступку Жизни профессора Балезина в назначенный ему час.

Фактически Кафтанов и он противопоставили себя тогда мнению академической науки. В вопросе, с одной стороны, не прямой их компетенции, а с другой — возвышающемся над компетенцией чисто научной.