Институт, в котором учились когда-то отец и гимназические учителя Дмитрия Менделеева, претерпел целый ряд превращений. Он возник в 1804 году путем преобразования учительской семинарии в педагогический институт. В 1816 году это заведение было преобразовано в Главный педагогический институт, а 8 февраля 1819 года оно стало Санкт-Петербургским университетом. В 1828 году Главный педагогический восстановился с прежним уставом, просуществовал тридцать лет и был закрыт в 1859 году.

Принимали в институт около ста человек. Обучение велось на двух курсах — младшем и старшем, на каждом из которых учились по два года.

Порядки в институте определялись жесточайшим уставом, от которого так и несло казематной затхлостью и безысходностью. Жесточайший «догляд» надзирателей, шпионаж за поступками и образом мыслей студентов и преподавателей — такова была обстановка, против которой восставала душа молодого человека. Особенно сильно эта атмосфера ощущалась на гуманитарных специальностях института, где царизм с пристрастием старался выбить из голов студентов любую способность мыслить нестандартно. Потому-то прогрессивные люди того времени называли Главный педагогический «обителью раболепства и обскурантизма». Русский демократ Николай Добролюбов, учившийся здесь двумя курсами позднее Менделеева и находившимся с ним в дружеских отношениях, вспоминал, что общий строй жизни этого учебного заведения был задуман так, чтобы превратить его в крепость мракобесия и рассадник духовной нищеты.

Несколько другое положение складывалось на естественных специальностях. Хотя общая обстановка здесь оставалась такой же, как и во всем институте, но сама суть получаемых знаний способствовала развитию собственного мышления студентов, будила в них творчество.

Потому-то Дмитрий Менделеев, поступив в институт, словно заново открыл для себя жизнь, и, несмотря на казарменный режим института, с жадностью погрузился в новые знания. Книги и учеба стали для него главным целительным средством.

Дмитрий с одинаковым рвением и любознательностью ушел с головой в ботанику, зоологию, геологию, математику и химию. В его распоряжении теперь находились прекрасные преподавательские умы, знанием, опытом и расположением которых он пользовался, как неожиданно снизошедшей на него благодатью. Несколько профессоров стали особенно близкими.

Алексей Николаевич Савич

Русский астроном Савич, профессор Петербургского университета, был в числе тех ученых, которые ученую деятельность не представляли в отрыве от практики. Поэтому, не ограничиваясь рамками узкой специальности, Алексей Николаевич, как и ряд других преподавателей Дмитрия Менделеева, переносил свою деятельность на широкие просторы России.

Он читал на младшем курсе астрономию и геодезию, давал студентам знания в сферической тригонометрии и в общих основаниях астрономии. Учебниками студентам служили труды Гершеля и работы Перевощикова.

Савич стремился побудить студентов к активной и самостоятельной деятельности, устраивая строгие проверки решением различных задач. Летом его подопечные, как правило, стажировались в геодезических измерениях, а осенью занимались в малой астрономической обсерватории.

Михаил Васильевич Остроградский

Кто же продолжил в знаниях Дмитрия Менделеева линию математики, с такой добросовестностью заложенную в нем гимназическим учителем Иваном Карловичем Руммелем?

Остроградский был личностью как несколько странной с точки зрения студентов, так и необыкновенной, не укладывающейся в сухие формы математики, какой она традиционно представлялась обучавшимся.

Странный человек — взятый отцом из третьего класса гимназии за неуспехи в науках для подготовки к военной службе, он через несколько лет вдруг проявляет глубокий интерес к математике и едет во Францию, где стажируется у таких гигантов, как Лаплас, Фурье, Ампер, Пуассон и Коши. Возвратись в Россию, избирается Академией наук в адъюнкты по прикладной математике, затем в экстраординарные и ординарные академики. Напряженно ведет научную работу, преподает математику и механику в офицерских классах морского корпуса, в институте инженеров путей сообщения, Главном педагогическом институте, в инженерном и артиллерийском училищах.

Студенты, отличавшиеся леностью мысли, для Остроградского словно бы не существовали. Его снисходительным расположением пользовались те, в ком он чувствовал живой ум, у кого он видел пытливые глаза, вспыхивающие неподдельным огоньком при каждом логическом повороте его мысли. Дмитрий, к счастью, оказался как раз среди таких.

Пламень, кипящий огнем формул, стремительных мыслей, неудержимых вспышек истины — вот что такое был Остроградский! С ним вошла в жизнь Дмитрия страсть к точному расчету и к нахождению истины во что бы то ни стало.

Франц Иванович Рупрехт

Русский ботаник, хранитель гербария, а потом и директор Ботанического сада Петербургской Академии наук — таков был еще один институтский педагог Дмитрия Менделеева. С целью систематизации и изучения русской флоры Франц Иванович много путешествовал. Он обследовал север европейской части России, Кавказ. Своими трудами и приверженностью к практической науке он снискал уважение студентов, а Дмитрий Менделеев находился с учёным в дружеских отношениях.

Степан Семенович Куторга

Куторга преподавал в Главном педагогическом геологию и так называемую «геогнозию» — науку о составе земной коры. Это был выдающийся натуралист своего времени. Воспитанник Петербургского, затем Дерптского университетов, он стал профессором Петербургского университета и был среди тех, кто своим именем воплощал в Петербурге естествознание России. Близкий к пониманию эволюционной теории, он первым в России познакомил студентов с теорией Дарвина и дал ей первую трезвую оценку. Заведуя кафедрой зоологии Петербургского университета и кафедрой геологии и геогнозии в Главном педагогическом, он отличался как талантливый лектор, лучший в России популяризатор естественнонаучных знаний. Созданная им геологическая карта Петербургской губернии в 1852 году была удостоена Демидовской премии.

Но вот что главное почерпнул Дмитрий Менделеев из кладезя ума и характера этого человека: глубокую страсть к поиску истины и к систематизации, которые в Дмитрии поддержал и Федор Федорович Брандт.

Оба этих ученых-естествоиспытателя подтолкнули Дмитрия на подготовку и написание первых научных статей, обобщавших итоги его студенческих изысканий и исследований.

Увлеченный трудами Куторги по геологическому и палеонтологическому исследованию Финляндии и окрестностей Петербурга, Менделеев выполнил и опубликовал в 1854 году первую в своей жизни научную работу.

Его интересовали ортиты — минералы из эпидотовой группы силикатов, редко встречающиеся в жилах среди гранитов, сиенитов, диоритов и гнейсов старых гор, в этом случае в Финляндии. Материал предоставил сам Куторга. Работу «Химический анализ ортита из Финляндии» Дмитрий напечатал на немецком языке в сборнике «Чтения минералогического общества», выходившем в Петербурге.

Наука того времени еще не знала, что ортиты радиоактивны. А Менделеев через много лет, разрабатывая свое главное в жизни открытие, снова обратился к ортитам, определяя место под солнцем для составляющего этот минерал элемента церия...

Эти шесть страниц текста на немецком языке явились радостным событием в жизни Дмитрия, придали ему уверенность в своих силах, заронили в его душу новые мечты и надежды. Со времени гимназии у него изменилось отношение к иностранным языкам — в первые же годы учебы он понял, насколько они важны в жизни будущего ученого. А именно такой путь, такую судьбу он лелеял теперь в своих, пока еще робких, мечтах.

Федор Федорович Брандт

Выдающийся зоолог, бессменный директор Зоологического музея Академии наук, Брандт пользовался всеобщим уважением. Переехавший в Россию не так давно, лишь в 1831 году, он нашел здесь солидное пристанище и вторую родину, стал академиком.

В Петербурге, обратясь к жалким остаткам когда-то знаменитой Петровской Кунсткамеры, он неимоверными личными трудами собрал Зоологический музей, доведя его до уровня одной из богатейших в мире коллекций.

В Главном педагогическом Федор Федорович был профессором зоологии  и  сравнительной анатомии.  И внимание обратилось к талантливому студенту Менделееву.

Дмитрий аккуратно записывал лекции Брандта, читаемые в 1854 — 1855 годах, и в начале своего научного пути очень серьезно изучал зоологию не только по источникам, но и сам, исследуя животный мир России.

В 1854 году он прочитал три пробные лекции, в том числе «О влиянии теплоты на распространение животных».

Под влиянием Брандта и при его поддержке Дмитрий написал кандидатскую диссертацию «Опыт исследования о грызунах Петербургской губернии», причем, помогая учителю в систематизации животного мира, сам с удовольствием отлавливал животных. А учитель на рукописи его труда с удовлетворением отметил: «Одобрено. Проф. зоологии Ф. Брандт» и рекомендовал к публикации в московском «Вестнике».

Эмилий Христианович Ленц

С восхищением студенты института взирали на профессора Ленца. Человек легендарный — так   его   мог назвать и Дмитрий. Ведь в гимназии он изучал физику по учебнику все того же Эмилия Христиановича!

Исследователь широкого диапазона, Ленц точными опытами обосновал закон теплового действия электрического тока, открытый незадолго до того Джоулем. Так и стали называть этот закон законом Джоуля — Ленца.

Это он, легендарный Ленц, установил так называемое правило Ленца, в соответствии с которым каждый российский гимназист, манипулируя вымазанной чернилами ладошкой, мог узнать, в каком направлении движется в проводнике ток.

И вместе с тем в 1823 году Ленц предпринял кругосветное путешествие на шлюпе «Предприятие» под командой Отто Коцебу и провел обширные океанографические исследования!

В 1829 году, когда в окрестностях Эльбруса стояли русские войска генерала Эммануеля, Ленц совершает восхождение на эту гору с научной целью.

Иван Осипович Шиховский

Нравилось Дмитрию «ботанизировать», как говорили тогда, с великолепным ботаником и врачом Шиховским. Иван Осипович перед приездом в Петербург служил профессором Московского университета, лично знавал Василия Дмитриевича Корнильева, и это обстоятельство способствовало дружеским отношениям его с Менделеевым.

Профессор ботаники устроил в сквере около Петербургского университета прекрасный ботанический сад и, несмотря на ужасную тесноту помещений университета и Главного педагогического, старался дать практические навыки будущим учителям в теоретической и практической ботанике.

Иван Осипович умер еще во время ученья Дмитрия на старшем курсе, а его традиции в ботаническом образовании вскоре были подхвачены будущим другом Менделеева Андреем Николаевичем Бекетовым.

Адольф Яковлевич Купфер

Академик Купфер — физик, который вместе с Ленцем и другими преподавателями продолжил в знаниях Менделеева ту черту, которую заложил еще в гимназии Руммель. Приехав из Казанского университета в Петербург, Купфер активно включился в научную деятельность здешних учреждений и обществ. Он изучает минералы, углубляет познания науки в кристаллах.

В 1829 году он вместе с горцем Килларом и коллегой Ленцем совершает восхождение на высочайшую вершину Кавказа — Эльбрус.

Он основал в России магнитную обсерваторию Академии наук, ставшую центром отечественных метеорологических исследований.

В тридцатых годах Купфер выполняет важнейшие работы в комиссии по установлению точных мер и весов, что стало важным событием в метрологии.

Всего этого было довольно, чтобы имя Купфера для Дмитрия Менделеева стало весьма авторитетным. Пройдет много лет, и Менделеев достойно продолжит дело своего учителя в метрологии.

Александр Абрамович Воскресенский

В институте Дмитрий Менделеев впервые по-настоящему узнал, что же такое за наука — химия. О ней он только слышал в детстве, на стеклянной фабрике, да в гимназии, в случайных разговорах с учителями.

А в гимназии-то химии не преподавали! Не было такой науки для юношества, вступающего в жизнь! Гимназия — учреждение классическое, действующее в традициях древних греков и римлян и воспитывающее чиновников для государственной царской службы. Химия же требуется тем, кто выбрал путь практический, фабрично-заводской, или, как тогда называли, реальный.

Но бывшего классического гимназиста Дмитрия Менделеева глубоко захватила эта самая реальная наука — химия. Наука, в которой он уже в Аремзянском, на стеклянной фабрике, получил первые практические знания и навыки. Как они сейчас пригодились студенту! У кого еще в жизни была такая практика?

Заметил способного и целеустремленного студента и профессор Александр Абрамович Воскресенский. Это был еще один преподаватель, который стал для Дмитрия Менделеева Учителем с большой буквы.

Окончив Тверскую духовную семинарию, Воскресенский был воспитанником Главного педагогического и на казенный счет, отправленный за границу, готовился к профессорскому званию. Работал там у многих знаменитых химиков, главным образом у самого Либиха. В лабораторию Либиха в то время приезжали все, кто всерьез брался за изучение органической химии. Возвратясь на родину, Воскресенский получил место адъюнкта при Петербургском университете, а вскоре звание доктора естественных наук за сочинение о хинной кислоте.

Это был медлительный, спокойный, всегда доброжелательный человек, своим уравновешенным характером создававший у студентов впечатление надежности и обстоятельности своей дисциплины. С одной стороны, это вроде был человек созерцательного типа, с другой — строгий и последовательный экспериментатор, умеющий теорию подтверждать точным опытом, а опыт — четкой идеей.

Один из самых талантливых учеников Либиха (по собственному признанию того), Воскресенский и среди своих студентов умел находить людей, пришедших под его крыло не ради модного увлечения, а для служения практике. Потому он с огромным увлечением, трудолюбиво работал со студентами в лаборатории, терпеливо, по-отечески приучая их к черновому опыту.

— Не боги горшки обжигают, — так часто говаривал Александр Абрамович, когда у Дмитрия или у другого студента не ладился какой-либо анализ.

Кроме первых своих научных работ, давших значительную практическую пользу, Воскресенский не сделал новых больших открытий, не опубликовал других больших работ. Но сделал он много для России: уйдя с головой в педагогическую деятельность, он совершил своеобразный подвиг во имя Отечества — пожертвовав своей научной карьерой, воспитал для России замечательных химиков — специалистов теории и практики, способствовал тому, что российская наука выдвинулась в передовые. Вместе со своим сверстником Николаем Николаевичем Зининым он завоевал у последователей и потомков право называться «дедушкой русской химии».

То была высшая честь, которая достойно определяла его место в русской химии и в русской педагогике.

Но заваленный огромной педагогической работой, отнимавшей у него все время, Александр Абрамович умел за ежедневной лабораторной работой видеть перспективу теоретической жизни, к которой он ненавязчиво, но упорно старался приучить своих подопечных. Он готовил в студенте характер исследователя, который не уйдет в кусты лени и иждивенчества от первой неудачи, не сдаст позиции, когда впереди хотя бы чуть-чуть теплится огонек истины.

Так он уже издали, за полтора десятилетия до совершенно удивительных событий в химии, связанных с именем его усердного ученика, чутко предвидя их, подталкивал своих студентов к пониманию внутреннего строения вещества. В тогдашнем разнобое и путанице, характерных для возникновения химии как широкой и точной науки, он заставлял студентов сопоставлять мысли и взгляды весьма авторитетного Берцелиуса с учениями Дюма, Лорана и Жерара, еще не входившими в научное обращение.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.