Он на Руси был редкий человек. Авторы Н. В. Верзаков, В. А. Черноземцев

Во все времена на русской земле жили люди, на­деленные выдающимся даром милосердия, соучастия, сострадания. Будто главной целью явления их на свет божий было, как говаривали в прошлом веке, воспомоществование. И чем глубже и богаче была личность, тем одержимее выявлялось стремление ее раздаривать себя, спешить на помощь страждущему, тем менее они были подвержены разрушительной мании самовозвели­чивания.

Считаем своим долгом указать в этом ряду на чело­века, которого знали все мыслящие люди его времени, внимания которого добивались высокопоставленные персоны. Но вот парадокс — ни путешествия, ни откры­тия, ни подвиги, ни сочинения не оставили его во все­общей памяти (разумеется, кроме специалистов), и сегодня имя его полузабыто.

А между тем...

Даже самое краткое описание заслуг Егора Петро­вича Ковалевского перед нашим Отечеством заставляет почтительно склонить голову. Горный инженер на золо­тых приисках Сибири, Урала, Черногории, Египта, дипломатический агент в Валахии, Молдавии, Афгани­стане, Монголии и Китае, генерал и сенатор, путешест­венник, один  из учредителей  Литературного фонда  и его бессменный председатель в течение нескольких лет, ооснователь фонда воспомоществования студентам, участник обороны Севастополя, член совета и Ученого комитета Корпуса Горных инженеров, почетный член Российской Академии наук, заместитель председателя и почетный член Русского Географического общества, автор романов, пьес, стихотворений, множества путевых очерков и геогностических описаний. Почти без преувеличения можно сказать, что он сам прошел все земли, которые довелось ему позднее курировать на посту директора Азиатского департамента министерства иностранных дел — от Атлантического океана до Тихого. Вот люди, с которыми он дружил, работал, переписывался, которых знавал: П. П. Аносов, И. А. Гончаров, В. И. Даль, В. А. Жуковский, Ф. М. Достоевский, А. Н. Островский, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, Н. Г. Чернышевский, Т. Г. Шевченко... Многоточие здесь в самый раз, потому что список этот можно продолжать и продолжать.

Не жажда путешествий и открытий сама по себе, не личная корысть гнали его по странам и континентам — он сердцем постигал нужды России и появлялся там, где в нем возникала нужда, где заменить его было некем. Не было в его наружности и поведении ничего от героя, но таилась в нем до большого часа некая взрывная сила. Вот какой портрет оставил после его смерти современник: «Ростом немного выше среднего, худощав, в лице истома с сильным меланхолическим оттенком, с заметными вкраплениями ума, занятого созревающими мыслями, планами и предложениями. Голос в разговоре звучный, улыбка редка. Вообще казался хилым. Казалось, недолго проживет, но таким он был дома, среди близких».

И, как часто бывает, современники поняли величие этой жизни в час ее утраты. Кончина Ковалевского была воспринята с большой горечью. «И вот в рядах отечественной рати Опять не стало смелого бойца», — написал Ф. Тютчев в стихотворении «Памяти Ковалевского». — Он на Руси был редкий человек», «...он сильно работал в прояснение русской идеи», — заметил А. Майков в письме к Ф. Достоевскому. М. Салтыков-Щедрин в некрологе журнала «Современник» отнес его к разряду «особо драгоценных деятелей». А. Фет подчеркнул, пожалуй, самое важное теперь для нас: «...каждому слышалась бесконечная доброта этого человека».

Свою жизнь Егор Петрович описал сам, почти не оставив надежд на открытия биографам. Малая толика из его наследия вместилась в посмертное пятитомное собрание сочинений. Поскольку они шли «по курсу его публикаций», в истории этого человека все же осталось белое пятно: 1846 — 1847 годы, когда он был директором Златоустовской оружейной фабрики и исправлял должность горного начальника Златоустовских заводов.

По каким-то причинам Ковалевский не решился (или не захотел) сам коснуться этого времени.

По каким же? Попробуем предположить.

Россия в начале века испытывала большую нужду в золоте. И, конечно, не только потому, что в обращении были весьма неудобные медные деньги (например, чтобы получить годовое жалованье — 50 тысяч увесистых медяков, мастер Златоустовской оружейной фабрики немец Кунц должен был подогнать к заводской конторе лошаденку). Политическое влияние страны росло, ширились международные торговые связи, разрушительнее становились войны.

Положение стало круто меняться с открытием в 1814 году Львом Брусницыным рассыпного золота в округе Екатеринбургских заводов. Спустя девять лет россыпи обнаружили на реке Миасс, за короткое время продвинув дело обработки далеко вперед.

Возрастающая мощь России пробуждала надежды в странах, которые находились в вассальной зависимости от давнего ее противника — Турции или испытывали ее постоянное давление. В Египте и Черногории пришли к власти умные и дальновидные политики, взявшие курс на национальное возрождение. И в этих странах скудная казна побуждала к поиску золота.

Владыка Черногории Петр Негош обращается за помощью к царю — нужен специалист. Как раз в столицу прибыл сопровождавший партию золота Березовского прииска Егор Петрович Ковалевский — выбор пал на него. Почему же на него, не окончившего даже горного корпуса, выпускника Харьковского университета, где лекции по горному делу, правда, были, но не почитались главными?

К тому времени Ковалевский все же знал дело не хуже любого горного инженера. Перебравшись после окончания университета в Петербург, он прослушал курс лекций в Горном институте и столь успешно освоил его науку, что старший брат, известный к тому времени геолог, томский гражданский губернатор и начальник Алтайских заводов, Евграф Петрович пригласил его к себе и выдал дозволительные свидетельства на разработку золотосодержащих руд в некоторых районах Сибири. С этой задачей молодой геолог справился отлично, за короткое время им пройдены тысячеверстные дикие дороги Алтая и Приангарья.

В 1834 году Егор Петрович уже на Урале — старшим смотрителем Березовских промыслов, в ведении его находились все золотые прииски округа.

В 26 лет от роду он приобрел известность как горнозаводский деятель, так что выбор не был случайным.

Итак, Ковалевскому надлежало отправиться в Черногорию, провести там изыскания и, если найдется драгоценный металл, научить черногорцев добывать его.

С практической стороны командировка была удачной — молодой инженер обнаружил на реке Веруше признаки золота, дал  геогностическое  описание  горной  страны.

Это было в 1838 году. В 1845-м помощи запросил Египет. По велению всемогущего паши Мегмета-Али в Петербург приехали инженеры Али Магоммед и Иса Дашури — для изучения способов разработки золотоносных песков. Их приписали к горному ведомству, Ковалевскому поручили сопроводить их на Урал и там познакомить с практикой поиска месторождений и золотодобычи.

В Петербурге неутомимый Ковалевский не давал иноземным инженерам залеживаться в гостинице Кулона: он возил их на столичные и прилежащие к Северной Пальмире заводы, в Горный и Технологический институты, показывал их многочисленным своим друзьям, познакомил с Авраамием Сергеевичем Норовым, именитым книгочеем и странствователем. (Норов в свое время путешествовал по Египту. Позднее он станет министром народного просвещения, а еще через несколько лет на этом посту его заменит Евграф Петрович Ковалевский.)

14 сентября 1845 года Егор Петрович, Али Магоммед и Иса Дашури отправляются в Екатеринбург. Молодому наставнику иноземцев препятствий никто не чинил: его уже хорошо знали на Урале.

В декабре этого года в Петербург прибыл главный начальник заводов хребта Уральского Владимир Андреевич Глинка: у генерала стало сдавать здоровье и он намеревался подправить его за границей. Слух о том, что Глинка занемог «каменной болезнью» и собирается оставить службу, дошел до Николая I, и тот захотел его видеть. 13 января царь дал аудиенцию. Обнял, осведомился о здоровье, подтвердил необходимость заграничного лечения, а затем спросил: верно ли, что генерал собирается покинуть Урал.

— В таком состоянии здоровья я бесполезен всякой службе вашего величества,— ответил Глинка.

Тут следует вспомнить, что подвластная ему территория давала до 160 пудов золота, а в иные годы и по 300, генерал хорошо представлял положение дела, по натуре своей был точным исполнителем, и царю не хотелось его терять. К тому же именно на Урал отправлены за наукой египтяне.

— А если ты выздоровеешь? — спросил царь.

— С истинной готовностью и преданностью везде рад служить, где только служба моя будет вам угодна и куда прикажете.

Тут во второй раз Николай I обнял генерала и стал спрашивать «о предметах, до Урала касающихся».

Обо всем этом Глинка написал в письме от 28 января из Петербурга именно Ковалевскому, в заключение он просил кланяться общим знакомым «в Екатеринбурге и на Урале», а сам сообщал о том, что побывал в гостях «у братца Вашего, Евграфа Петровича», где был встречен «с полным радушием и приязнью».

Глинка «с приязнью» относился к Е. П. Ковалевскому, доверял ему, дорожил его мнением.

Егор Петрович показывал своим подопечным заводы. Прибыли они в Екатеринбург 10 октября — Глинка направил их к горному начальнику Екатеринбургских заводов, а тот в свою очередь дал предписание управляющему Березовскими — оказывать полное содействие египтянам и их наставнику. Так началось их своеобразное турне по Уралу, по его заводам. Невьянские, Тагильские, Верхневинские, Гороблагодатские... Каменский чугунолитейный и медеплавильный... Кыштымский... В апреле они оказались в Златоустовском округе, на Атлянском руднике, где и задержались на продолжительное время. Почему же?

По словам Н. Я. Нестеровского, брата жены П. П. Аносова, долина Миасса представляла «исключительную местность по нахождению самородков» и с этой стороны могла иметь интерес, особенно Царево-Николаевская и Царево-Александровская россыпи. Ко времени приезда Ковалевского, за двадцать лет, из них было добыто около 400 пудов золота и несколько самородков от девяти до 20 фунтов весом. Там же Никифор Сюткин нашел гигантский самородок, деревянная модель которого, искусно покрытая бронзой, долго хранилась в Златоустовском арсенале, — весом в два пуда семь фунтов и 92 золотника.

К тому же на Миасских промыслах применялась новейшая по тем временам техника. На речке Атляне в тот год была установлена изобретенная Аносовым золотопромышленная машина, или, как еще ее называли, мельница. Работала она от парового двигателя — тоже новинка в ту пору. Показать египтянам лучшее из имеющегося, научить их на передовом опыте — это входило в замысел Ковалевского.

В иные годы здесь намывалось по 60 и более пудов драгоценного металла. В среднем же добыча к приезду Ковалевского составляла около 54 пудов.

Аносов, сам открывший богатую россыпь, известную под названием Андреевской, к тому времени знал о золотодобыче все, что можно было знать тогда, и кое-что из того, чего не знал в России никто,— способ извлечения золота из песков спеканием их, например. Его опыты выявили, что Миасский песок содержит значительно больше золота, чем добывается обыкновенной промывкой. Этот метод позднее не получил распространения из-за его дороговизны, но идея в то время могла увлечь неравнодушного к новшествам Ковалевского.

И, наконец, третья, может быть, самая главная причина задержки в Златоусте. Егор Петрович не мог не подпасть под обаяние такой личности, как Аносов, получивший в ту пору громкую славу открытием тайны булата и менее громкими, но не менее важными в практическом отношении исследованиями и опытами. Они привязались друг к другу. Через пять лет, узнав о смерти Павла Петровича, Ковалевский будет сокрушаться: «Я был связан с ним самой искренней дружбой! Ах, как жаль бедного Аносова!»

В середине мая 1846 года египтяне выехали из Златоуста в Одессу — дальше их путь лежал на родину. А Ковалевский вскоре вступил в должность директора Златоустовской оружейной фабрики и помощника Аносова по управлению горным округом.

Есть все основания полагать, что Аносов, если и не добивался, то, по крайней мере, искренне желал назначения себе в помощники  Ковалевского, имя которого было давно ему знакомо по публикациям в «Горном журнале», где часто печатался сам. Знал он о его путешествиях на Балканы, о книге «Четыре месяца в Черногории», которую неизвестный автор «Отечественных записок» назвал прекрасным подарком русской литературе, о высокой оценке Белинского первой книги «Странствователя по суше и морям» в «Современнике» («Эти отрывистые, легкие, оживленные бойким рассказом очерки вроде путевых впечатлений Александра Дюма».).

Надо сказать, что ко времени приезда Ковалевского в Златоуст вокруг его имени уже витал ореол таинственности. За ним числилось покорение неведомых и опасных далей, открытие золотых месторождений, опасное сидение в среднеазиатской крепости Ак-Булак, смертный приговор и царская немилость.

Юный владыка Черногории Петр Негош использовал любую возможность для укрепления независимости своей маленькой страны, зажатой со всех сторон владениями могущественных империй — Австрийской и Турецкой. Он обратился к России за помощью в поисках золота. К черногорцам послали юного Ковалевского. С заданием он справился великолепно, но ввязался не в свое дело. Боясь укрепления Черногории, австрийцы вторглись в ее пределы. Четырем тысячам солдат регулярной европейского образца армии (на вооружении у австрийцев были короткие винтовки, горные орудия и ракетные станки) черногорцы могли противопоставить три сотни воинов и беззаветную преданность своей земле и обычаям, «...я отправился на место военных действий, хотя и предвидел те обвинения, которые потом на меня обрушились. Черногорцы ликовали, что между ними будет русский». Так уж выходило, что Ковалевский в этой войне представил Россию и фактически возглавил черногорскую «армию».

И вновь маленькая страна отстояла свою независимость.

Ковалевский со временем не раз напишет о величии малого народа, умеющего постоять за себя.

Австрийские газеты обрушились на самозванного вождя, требуя его смертной казни: офицер союзной армии выступил на стороне противника. Николай I не мог пренебречь союзом с Австрией — он пожертвовал Ковалевским, лишив его российского гражданства, бросив его, таким образом, на произвол судьбы. Черногорцы самозабвенно оберегали своего верного друга. Только время и коварные происки Меттерниха смягчили царя, и он отменил свое прежнее решение.

Но Аносова, несомненно, более всего привлекали техническая осведомленность Ковалевского, его аналитическая дотошность и свобода от посторонних мнений, способность вникнуть в суть и сделать свой, независимый от авторитетов вывод. Вспомнилась история с английскими морскими якорями, которыми хотели заменить отечественные. На Гороблагодатских заводах Ковалевский тогда проделал множество опытов (якоря с разной высоты бросали на чугунную плиту) и доказал, что российские имеют существенные преимущества, уступая английским лишь по отдельным параметрам (последнее и видели сторонники английской конструкции, не беря в расчет главного).

Златоустовский завод в 1846 году представлял из себя небольшой городок с числом жителей в пять с половиной тысяч. Из них — 800 иностранцев, для которых были выстроены Большая и Малая Немецкие улицы: похожие друг на друга дома с мезонинами, ровной линией, по шнурочку вытянулись посаженные липы и песочком посыпанные дорожки.

Сам завод располагался ниже плотины — сила падающей из пруда воды приводила в действие все механизмы. Тут имелись две домны, кричная, плющильная, канатная, оружейная фабрики (последняя построена в 1839 году), главная и оружейная конторы, две церкви, два училища — русское (детское) и немецкое, женская школа, казарма для военной роты, госпиталь, обсерватория.

По штату на оружейной фабрике числились два горных инженера. Были смотрители по арсеналу и главному магазину. Должность доктора исполнял медик-хирург Александр Дмитриевич Бланк (дед Владимира Ильича Ленина по материнской линии). Была повивальная бабка. О благополучии душ пеклись католический священник, лютеранский пастор — люди серьезные и строгие, и православный поп Попов, который имел привычку жаловаться Аносову, а потом Ковалевскому на малочисленность горожан, бывавших на исповеди. Русских нарушителей спокойствия судил военный суд, дела немцев разбирал иностранный. Немцев на фабрике числилось: один главный мастер, 61 мастер, пять браковщиков, 34 старших и 14 младших подмастерьев и восемь работников — всего 123. «Можно было бы ограничиться меньшим числом,— выражал свое мнение на этот счет в одной бумаге Ковалевский,— но, обращая внимание на благодетельное снисхождение правительства...» Словом, мирился.

Перед главной конторой, арсеналом — с двуглавым орлом на фронтоне — и оружейной фабрикой, поставленных в одну линию, простиралась площадь, за ней стоял кирпичный дом горного начальника, слева высилась величественная новостройка — Свято-Троицкий   собор.

Еще несколько кирпичных домов заключали городской центр. Простой обыватель жил в деревянных.

Все производственные строения располагались по левому берегу Ая, по правую — приткнувшаяся к подножию крутого Косотура однорядная улица — дома и бани мелкого заводского начальства. У острога Косотура — Сатаевка; там, где Ай круто поворачивал, — Пристанские и Барочные улицы. Отсюда на коломенках отправляли заводские изделия: чугун, железо, холодное оружие, каски, кирасы, косы-литовки в Москву, в Нижний, в Петербург, пользуясь весенним половодьем или спуская для этой цели пруд. Поскольку барки использовались только один раз, в один конец, то приходилось их строить каждый раз наново, и вокруг всегда было полно щепы и пахло смолой.

Вступив в должность, Егор Петрович окунулся в сферу заводских забот, повседневных дел и неизбежных конфликтов. Часто приходилось выезжать на Миасские прииски. Сорок верст в один конец по гиблой дороге отнимали целый день, а в ненастье и его не хватало. По возвращении разбирал почту, поступившую из Уральского управления, штаба корпуса горных инженеров, правительствующего Сената, делал выписки, распоряжения, и сотня писцов двух контор — главной и оружейной фабрики — перемалывала бумажный поток. Наблюдал за строительством сливных мостов на плотине (старые давали утечку воды, уменьшали энергетическую мощность), за закладкой каменных домов (частые пожары пожирали деревянные), за монтажом паровых котлов. Подписывал счета на закупку свиной щетины, рогож, свеч, меда, подхомутников, сургуча, свежих «пиявиц для госпиталя» и т. п. Вникал в расходы строительных материалов — кирпича, теса, извести, щебня. Сдатчик оружия в Москве маркшейдер Николай Васильевич Лошковский, прибывший в старую столицу с караваном сетует на притеснения тамошних чиновников. А вот опять Илья Попов тревогу бьет: младенца окрестили по раскольничьему рассказу, назвав Кузьмой. Донесение военного суда о новых побегах... Голова кругом! Или вот еще образчик: «По течению военно-судных дел видно, что почти всё на заводах рабочего класса людей, как-то: отлучки и побеги от работ, воровства и кражи, превышающие иногда тысячи людей, грабежи и смертоубийства, равно как и невыполнение против урочного положения работ происходит от несвоевременного и неумеренного пьянства, неминуемо влекущего за собой нищенствующее для семей состояние. Продажа хлебного вина, более употребительного между низшим классом, хотя приносит государству важные доходы, но правительство при учреждении продажи его всеконечно чуждо было предпочитать свои расходы народному благосостоянию и не имело намерения пользоваться слабостью людей...»

16 июня Аносов ушел в положенный ему 28-дневный отпуск и отправился в Петербург, оставив вместо себя Ковалевского. На второй или третий день к Егору Петровичу явился немецкий мастеровой Адольф Лорх и сообщил о том, что знает два секрета. Первый — булатные клинки и кинжалы изготовливались на фабрике со сплавленным чугуном, а Лорх умеет делать без чугуна — из особого, известного лишь ему сплава, мало того — из одной рафинированной стали. Изделия получаются столь же упругими и узорчатыми, но несравненно дешевыми. Второй секрет — и чугун-то Лорх умеет делать особого свойства, добротнее. Оба секрета немец передаст своим ученикам, если ему будет добавлено сто рублей к жалованью и будет дано звание мастера.

Ковалевский поручил дело горному инженеру Федору Макаровичу Ботышеву. Опыт проводился под наблюдением горного мастера Антона Фрелиха, браковщиков Данилы Фольферца и Абрама Гельмаха. Одновременно приказано было русскому мастеру Ребинину отлить булат по известному уже способу — для сравнения с предложением Лорха. Время на опыт не ограничивалось. Результаты оружейная контора должна была представить главной на рассмотрение по мере готовности. Пройдет более двух месяцев, прежде чем оружейная контора сможет сделать свое сообщение, и пока проясняется дело с секретами, скажем несколько слов об иностранных ученых и мастерах.

Проследивший    историю    производства    холодного оружия на Урале А. С. Бурмакин отдает начало ее императору Павлу. Александр I уже вменил частным заводчикам в обязанность готовить оружие и сдавать его в казну. Однако заводчики остались глухи к высочайшему повелению. Тогда поручили «берграту прусской службы» Гартману в 1811 году пригласить для устройства фабрики мастеров из Золингена. Переговоры Гартмана успеха не имели. В Германию поехал управляющий заводами Кнауфа Эверсман, которому в 1814 году удалось заключить договор. Почему же удалось ему, а не Гартману? А дело в том, что Золинген — крупный центр железного и стального производства — прославился выделкой клинков еще во времена рыцарских походов, успех которых во многом зависел от их мастерства, и оружейники были наделены привилегиями. В 1809 году привилегии отменили, и оружейники приуныли. Появление Эверсмана было как нельзя кстати — он предлагал прекрасные условия. Мастеру — кроме жалованья, квартира, топливо, покос, огород, лечение, обучение детей — все бесплатно. К тому еще прогонные. Женам — по две коровы. Некоторые выговаривали лошадей и человека в услужение. Сверх жалованья 550 рублей за обучение одного русского.

К 1815 году в Златоуст прибыли 51 мастер. 16 декабря следующего года фабрика белого оружия была открыта.

Слухи о жизни немцев на Урале достигли Пруссии, и еще 333 человека пожелали покинуть фатерлянд. Надобность в них миновала, но они ехали и ехали.

А между тем русские осваивали производство. К 1 января 1819 года, по свидетельству обергермейстера Фурмана, русских, «вполне знающих дело», было 144 человека, а еще через год — уже 200.

По истечении сроков контракта большинство из иноземцев не захотели возвратиться на родину, и министр финансов граф Гурьев разрешил им остаться.

Мы далеки от мысли принижать значение иностранных мастеров в постановке оружейного дела, как и вообще науки. Пользу они принесли немалую. Но дело в том, что их приехало слишком много. Всем, конечно, дела не находилось, они же ничем другим заниматься не хотели, вели себя надменно. И немцы стали жаловаться. По всякому поводу. Добивались прибавки к жалованью, переустройства домов и т. п.

Правда, по истечении срока кое-кто уехал из Златоуста, в том числе Николай и Людвиг Шафы, работавшие по украшению холодного оружия. Это были хорошие мастера, но им в каком-то смысле не повезло. На фабрике выявились сразу два талантливых художника — Иван Бушуев и Иван Бояршинов, и Шафы поняли, что конкуренции им не выдержать, уехали, правда, не в Германию, а в Петербург, где основали свое дело.

Остальные предпочли вымогать денежные подачки, хотя немецкие мастера и так получали в восемь раз больше русских. Даже ученик у русского мастера получал 300-400 рублей, тогда как сам мастер всего лишь 186.

Дело шло к тому, что ученики вытесняли учителей. И здесь нам кажется уместным одно сопоставление. Хотя выводы из него во многом догадка или предположение, но принять во внимание такое обстоятельство стоит.

Через три дня после прибытия Ковалевского с египетскими коллегами в Екатеринбург, то есть 19 октября 1845 года, в столице состоялось первое заседание Русского Географического общества. Только командировкой можно объяснить отсутствие на заседании Ковалевского: идею общества он разделял вполне. А спустя два года по предложению Ф. П. Врангеля, Ф. П. Литке и А. Н. Савича — ясно, что на таких рекомендателей мог рассчитывать только близкий к географической «элите» человек,— он был принят в общество, перед которым будет потом отчитываться о всех своих странствиях, помощником председателя которого позднее станет и с одобрения которого сам будет отправлять в далекие хождения славных путешественников (в Хорасан — Николая Ханыкова, в Кашгар — Чокана Велиханова).

Странная ситуация сложилась в обществе в самом его младенчестве. Руководство оказалось в руках «немецкой партии». Вице-председатель — Ф. П. Литке, председатели отделений: математической географии — Г П. Гельмерсен, статистики — П. И. Кеппен, этнографии — К. М. Бэр. Каждый из них обладал недюжинным талантом, обрел мировую известность и внес весомый вклад в развитие российской науки, но вот такое вершинное их объединение породило оппозицию к ним, а затем привело, по словам П. П. Семенова-Тян-Шанского к «перевороту, совершенному сильной русской партией». Разумеется, «бунтовали» головы горячие, но светлые, люди, понимающие, что Россия переживает эпоху национального самосознания и, как следствие этого — мощного расцвета литературы, искусства и науки, что падение крепостного права неизбежно и что единственно разумное движение умов — к нуждам своего народа, к познанию его, что «сонм немецких учителей, держащих его (Географическое общество.— Авт.) в слишком тесных и чуждых его духу иноземных пеленках» (слова Семенова-Тян-Шанского) только препятствие на этом пути. Талантливый журналист, этнограф и литературовед Николай Иванович Надеждин на годовом собрании общества, состоявшемся 29 ноября 1846 года, заявил: «По первым строкам нашего устава и по самому наименованию нашего общества главным предметом занятий наших должна быть Россия и именно то, что делает Россию Россией, т. е. человек русский».

Но не наша сейчас задача вникать в тактику и стратегию «переворота». Важно здесь одно, что новый член общества Ковалевский должен был выбирать «партию» и сделал это без колебаний. Жизнь уже приготовила его к этому решению хотя бы тем, что пришлось ему пережить в Черногории, в столкновении с австрийцами, а затем в Златоусте. Думы о судьбах русского народа не будут покидать его никогда.

Однако вернемся к секретам Адольфа Лорха. Два месяца потребовалось самонадеянному немцу на опыты. Сваренная им «дамасцевая сталь» не шла ни в какое сравнение с булатом, приготовленным Ребининым, что и вынуждены были признать члены комиссии. А что же Лорх? Просто сказал, что выводы комиссии неверны и гордо остался, при своем мнении.

Для кирасирских полков завод выпускал каски и кирасы, или латы,— остатки рыцарского тяжелого вооружения. К стали для них предъявлялись высокие требования — кирасы должны быть по возможности тоньше и выдерживать при этом удар ружейной пули или пики. И, конечно же, быть изящными: стати кирасир придавалось особое значение.

Аносов много работал над улучшением стали вообще и кирасной в частности, проводя бесчисленные испытания. Часть этих хлопот выпала и на долю Ковалевского.

В 1846 году потребность в кирасной стали определялась в 300 пудов — цифра до тех пор на фабрике не слыханная. Производство оставалось сложным. Готовые кирасы и каски, вместе с холодным оружием, отправлялись по воде.

Караван 1846 года дошел до Казани. Перегрузились на подводы — и до Москвы. За упаковкой тщательно следили — путь не близок — и проявляли предельную осторожность при перегрузке ящиков. Караван сопровождал маркшейдер 9-го класса, комиссионер по сдаче оружия, расторопный и щепетильный Николай Васильевич Лошковский. Он постоянно держал директора оружейной фабрики в ведении, посылая с дороги рапорты. 15 сентября он сообщал Ковалевскому о том, что 50 ящиков с касками (4.075 штук) в Москву доставлены в исправности, за исключением двух, в которых каски «немного шевелятся», а потому требуют тщательного осмотра.

17 сентября артиллерийский департамент уведомил Ковалевского: кирасы старого образца в войска отпущены быть не могут, но их можно переделать по новому — французскому — образцу: из большого размера в меньший.

Ковалевский бросил латы на весы: французские вытянули 48 фунтов, русские — 29,5. Саперов, одетых в русские и французские латы, заставили накидывать земляной вал. В двух случаях «русские» показали лучшее время, в одном — одинаковое с «французами», в трех уступили по минуте. При доработке уральские латы и каски получили больше преимуществ.

Уехав на короткое время в Петербург, Аносов задержался там и вернулся только через четыре месяца. С собой он брал украшенные вещи для «представления» царю — так делалось всегда. В сохранившейся ведомости значатся: шкатулка из литой стали «высокой политуры» и позолоты с видами Зимнего, Кремлевского, Мариинского и Царскосельского дворцов; три шашки, изготовленные на азиатский манер, в серебряной под чернью оправе с булатными клинками и бархатными ножнами, две форменные каски из лучшей литой стали с высокой политурой и позолоченною бронзой; два кинжала с булатными клинками и серебряными под чернью оправами; сверх того, детские сабля и полусабля — очевидно, для царских внуков.

Аносов передал подарки министру финансов, а тот — царю. «Его величество, изволив найти оные достойными похвалы, изъявил всемилостивейшее соизволение» оставить их у себя, а златоустовским мастерам выдать 600 рублей и 6 серебряных медалей «За усердие» на Анненской ленте для ношения на шее. Сообщение о том пришло в конце сентября из канцелярии Глинки — главного начальника заводов Хребта Уральского.

Медали получили главный мастер Антон Фрелих, браковщики Абрам Гельмих, Иван Бургер и Данило Оберкотте, из русских — мастера Корнило Рублев и Сергей Пахомов. Тринадцать мастеров получили денежные награды, в том числе Данило Вольферц — 125 рублей, Флавиан Бушуев — 20.

Ковалевский обрадовался за мастеров, и главная контора отправила бумагу в оружейную для выдачи наград «по принадлежности». Но тут выяснилась неожиданность весьма деликатного свойства. Какая-то умная канцелярская голова выискала параграф, по которому следовало вычесть с мастеров за медали по 7 рублей 50 копеек в пользу комитета, утвержденного 18 августа 1814 года. Собрали всех шестерых в контору к 12 часам. Награжденные недоумевали. Что это за царская милость, которую надо выкупать за немалые деньги? Повозмущались, да делать нечего — раскошелились. Должно быть, много повидавшие на своем веку канцеляристы почуяли несуразность ситуации и запросили разъяснение от «капитула орденов». Завязалась переписка, тянувшаяся полгода и вылившаяся в 42 больших листа.

Мелочи удручали. В Петербурге решалась судьба Аносова. В сентябре был отстранен от должности Александр Дмитриевич Бланк — «за реформой», как говорится в бухгалтерском отчете, где сообщается об исключении из сметы 285 рублей 90 копеек, видимо, оставшейся части годового жалованья доктора. На его место заступил лекарь Коноплев — личность малоинтересная для Ковалевского. На оружейной всего два инженера. Деви просидел четверть века в управлении фабрикой. Если он и дерзал, то давно. Поручик Федор Макарович Ботышев слишком молод. Пустота вокруг становилась тягостной.

Когда бывало невыносимо, Егор Петрович уходил в лес, в горы, а если не удавалась долгая вылазка, поднимался на Косотур, взбирался на вздыбленную кварцевую глыбу, слушал шелест ветра в кронах лиственниц. В окружении камней, немых свидетелей минувших тысячелетий, душа как бы переходила в другое состояние. Где-то там, за этим волнующимся горизонтом, бескрайние степи, горячие пески... Идет караван, сухой ветер  заметает  следы,  песком  сечет лицо,  саднят  в трещинах губы. Качается верблюжий горб, истощенный долгой дорогой к западным городам китайских владений... Дневник русского офицера, его дневник, должен был бы выйти из печати в Петербурге, но вестей оттуда нет. «Судьба кидала меня большей частию в страны малоизвестные и почти недоступные для европейцев, на долю мою всегда доставались труд и лишения», — написал он в предисловии к третьей книге «Странствователя по суше и морям». Первую высоко оценил Белинский. «От души рекомендуем ее нашим читателям». Что-то скажет он о третьей?

Сквозь шелест ветра — будто град по железу. Внизу, между угольными складами и пристанью — толпа. Бьет барабан. Опять кого-то гонят сквозь строй. Да, конечно, Сайфутдина Амирова... Надо спускаться к заводу. Остановить экзекуцию не может даже он, самый большой здесь чиновник.

Бегут работные от тяжести жизни, от того, что не видят выхода из кабалы. Уходят в скиты, в глухие леса, в раскол. Этих хоть насмерть забей — стоят на своем.

«Сентенция» военного суда, состоявшегося 8 февраля 1846 года, гласила: «За побег, совершенный впервые и продолжавшийся 4 года и 2 месяца, Трофима Наумова наказать шпицрутенами через пятьсот человек и подвергнуть увещеванию».

Долго ходила сия сентенция от стола к столу, кружила по коридорам, наконец, 25 июля дошла до Ковалевского. Полковник Злобин, исполняющий должность главного начальника заводов хребта Уральского, пока Глинка лечился за границей, писал о деле Наумова министру финансов, тот перетолкнул на усмотрение министру внутренних дел, затем оно попало в Комитет министров, который передал горному ведомству, а оно, в свою очередь, — духовному начальству для увещевания и вразумления в правилах истинной веры.

Со времени поимки Наумова миновал год. Содержался раскольник в полиции. Прошел допросы, увещевания, военный суд, ждал, когда закончит свое путешествие сентенция, и не видел разницы между заводской жизнью и той, что его ждала.

Поневоле вовлеченный в судьбу несчастных, Ковалезский пытался облегчить их участь, что далеко не всегда удавалось. И барабанная дробь на Зеленой улице делала и без того флегматичное лицо его угрюмым. И он все чаще поглядывал на гористый окоем, надеясь к осени, по сносным еще дорогам, отправиться в долину Нила, подыскивая себе в помощники спутников. Мохаммед и Дашури безуспешно искали золото, и Мегмет Али испрашивал дельного инженера.

Вернувшийся из Петербурга Аносов просил не торопиться с отъездом: в столице решался вопрос о назначении его главным начальником Алтайских заводов — оставлять Златоустовские было не на кого.

Выручали книги. Оружейная фабрика имела очень хорошую по тем временам библиотеку (оценивалась в 9.370 рублей). Сохранился список. Книги по горнозаводскому делу, геогнозии, минералогии, артиллерии, фортификации, механике, математике, законоведению, ботанике, медицине, истории, географии, мифологии, эстетике, технологии сельского хозяйства. Была литература на немецком, французском, английском, итальянском языках, даже на латыни. Изящную словесность представляли сочинения Хераскова, Капниста, Тредъяковского, Озерова, Дмитриева, Сумарокова, Державина, Баратынского, Пушкина, Руссо.

28 февраля 1847 года вышел высочайший приказ по Корпусу горных инженеров о назначении Аносова главным начальником Алтайских заводов и Томским гражданским губернатором. Извещение об этом с предписанием немедленно приступить к передаче дел получено было оружейной конторой 21 марта. А через неделю поступило распоряжение из канцелярии Глинки — принять Златоустовские заводы и оружейную фабрику, вступив в отправление должностей горного начальника и директора Ковалевскому Е. П.

28 марта он вступил в должность.

31 мая Глинка настойчиво напоминает принять самые деятельные меры к передаче имущества — дела на Алтае не требовали отлагательств. Наконец, Аносов получил в конторе жалованье и подъемные — всего 2.267 рублей 25 с половиной копеек, из которых 957 рублей и 6 копеек изъято было в счет долга (обремененный большой семьей — десять детей — и недостаточно практичный, горный начальник попадал в стесненные обстоятельства).

И настал день проводов, так трогательно описанный Бумакиным — может быть, единственная картина столь трогательного прощания заводского населения с отъезжающим начальником. «Скорбь и тоска охватили... разлука оказалась болезненной и мучительной». Собралась  толпа   у  дома,   Аносова   подхватили,   передавали с рук на руки.

И он уехал. На душе у Ковалевского стало еще мрачнее.

27 июля пришло письмо от Глинки. «По случаю скорого прибытия горного начальника полковника Бекмана, всем заводским и оружейной конторе, чтобы они вели заводскую отчетность без малейшего запущения».

Бекман прибыл 31 июля, а на следующий день уже вступил в управление заводами и фабрикой. Эта поспешность была по душе Ковалевскому, значит, его торопились освободить для нового дела. Тяга к странствиям не давала покоя его душе. Конечно, придется покинуть обездоленных людей, передать их во власть нового повелителя, которому предстоит занять место доброго сердцем Аносова. Кем он себя покажет? Первое распоряжение Бекмана удивило: новый начальник предупредил златоустовских служащих, чтобы они «в бородах не ходили» и что встреченных в рубищах и небритыми он будет отдавать в руки военных цирюльников и поступит с ними по всей строгости законов. Что это, самодурство или подлинная забота о культуре?

Глинке очень не хотелось терять Ковалевского, и он пытался удержать его, обещая должность горного начальника Екатеринбургских заводов (полковника П. Е. Ахматова с этой должности он решил перевести себе в помощники, на место запросившегося в отставку полковника Злобина). Характеризуя Ковалевского, он писал 27 сентября 1847 года в министерство: «...сперва в отсутствие генерал-майора Аносова, а потом по случаю перевода его управлял Златоустовскими заводами более полугода, доказал способность свою для этой должности благоразумными распоряжениями, особенным попечением о заводском хозяйстве, усердием и деятельностью его там по добыче золота сделано сбережений более 15 копеек на золотник, равно почти и по всем другим производствам — заводов в то время последовало замечательное противу прошлых лет удешевление...»

Совместная поездка не состоялась. Ковалевский — теперь уже навсегда — покидает Златоуст.

В Ленинграде, в публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина нам удалось отыскать черновую рукопись «Путешествия во внутреннюю Африку». В опубликованном варианте «Путешествие» начинается с описания Александрии, в черновом первая глава носит название «От Златоуста до Константинополя».

В Одессе его уже ждали: штейгер Иван Бородин и бывший подручный Аносова при строительстве золото-промывальной машины Илья Фомин — их выбрал себе в спутники Ковалевский еще в Златоусте.

Снова будут бесконечные и опасные дороги, снова — по возвращении — он попадет в немилость, потому что выступит в своей новой книге против «непреклонного эгоизма и самодовольного заблуждения людей, считающих   себя   привилегированной   кастой   человечества».

Его биограф П. В. Анненков писал: «Для Ковалевского не было такого честного стремления на Руси, такого добросовестного труда и такого светлого начинания, которых бы он не понял и не знал, к которым бы он оставался холоден и равнодушен».

Ковалевский считал своей обязанностью помогать униженным и оскорбленным, как отдельным личностям, так и народам, не мог без сострадания видеть горе, зависимость, бедность. Близкие к нему люди и далекие от него вскоре поняли это свойство его натуры и многие без стеснения стали пользоваться ею. Письма с просьбами занимают очень солидную долю почты, адресованной Егору Петровичу. К нему обращаются как к директору Азиатского департамента, как к председателю Литературного фонда, как к брату министра народного просвещения. Просят, чтобы помог сам. Просят, чтобы просил он... брата, канцлера, самого царя. Письма идут из Москвы, Константинополя, Пекина, Рио-де-Жанейро. Писатели хлопочут за начинающих литераторов, журналисты ищут защиты от придирок цензуры, дипломатические посланники умоляют перевести в места, не столь отдаленные от милой родины, путешественники просят рекомендации для поступления в Географическое общество. Просил «вполне преданный» Н. А. Некрасов, просил даже В. А. Жуковский, так привыкший помогать сам: «Я очень рад, что представился случай, который принудил меня написать тебе, милый друг: иначе я еще, может быть, долго не решился на такой подвиг... представь его книгу (немецкого доктора Каппа.— Авт.) государю и постарайся, чтобы она не оставлена была без внимания...»

И еще одно. От И. С. Тургенева. Очень показательное.

«Это письмо доставит Вам Марья Александровна Маркович. Она хочет Вас видеть... в качестве просительницы. Ее мужу надобно доставить штатное место в Петербурге, а то средства их становятся весьма и весьма тесны. Я знаю наперед, что обрадуетесь этому случаю сделать что-нибудь для нее приятное».

Подобных случаев «обрадоваться» у Ковалевского было неисчислимое множество. Он принял участие в судьбе сына Радищева, вдовы Белинского, родственников Шевченко, ссыльных декабристов, петрашевцев, бунтовавших студентов (возглавив общество воспомоществования им).

Итак, одной из главных черт его натуры была способность к состраданию. Оказавшись в Златоусте, он как администратор стал невольным орудием военного режима, понимал всю дикость его и нелепость своего положения. Сострадая несчастным, он не мог, как хотел, облегчить их участь, и это делало его самого несчастным. Спасения он искал в новых путешествиях.

Он с удовольствием будет описывать потом в путевых очерках чудесные уголки природы других стран. В них ему будут угадываться черты сходства с уральскими пейзажами. И будет щемить сердце. Но он так и не скажет ничего о городе, окрестности которого другие называли Уральской Швейцарией. При воспоминании о Златоусте чудился ему сквозь барабанный бой крик предсмертной тоски...

Авторы:

Николай Васильевич Верзаков — член Союза журналистов СССР, лауреат премии Челябинского обкома ВЛКСМ «Орлёнок».

Владимир Алексеевич Черноземцев — член Союза журналистов СССР, лауреат премии Челябинского обкома ВЛКСМ «Орлёнок».

Опубликовано в Уральском краеведческом сборнике «Рифей»,

Челябинск, Южноуральское книжное издательство, — 1989.