Было бы чрезвычайно важно выделить на этом общем фоне фигуры тех итальянских ученых астрономов, с которыми Коперник мог быть в контакте и в дружбе, а также осветить вопросы, которые в то время могли особенно остро волновать людей науки. По первой теме, к сожалению, известно очень немного. Помимо упомянутого Доменико Мария в Болонье, Коперник был, несомненно, близок в Падуе к молодому преподавателю логики Фракасторо (родился в 1483 г.); возможно, что они оба дискутировали здесь трудности птолемеевой системы и значение критики Аверроэса. Но Фракасторо оставил Падую через два-три года после Коперника, а через 30 лет выступил с большим астрономическим сочинением «Ноmоcentricа»; оно появилось за пять лет до книги Коперника; оба эти сочинения посвящены папе Павлу III; однако в истории  астрономии  книга  Фракасторо есть  анахронизм; здесь делается снова (но зато и в последний раз) попытка «спасти» систему мира с помощью аристотелевых сфер, о которых мы только что говорили. В общем это был очень сложный планетарий, явно нереальный и, разумеется, не имеющий ничего общего с будущей доктриной Коперника. Другой итальянец, Челио Кальканьини, в молодости был профессором в Ферраре, а затем продолжительное время путешествовал с дипломатическими миссиями в Германии и Польше; в 1518 г., когда Коперник уже жил во Фромборке, он провел продолжительное время в Кракове. Услышал ли он здесь что-либо о фромборкском канонике, которого он мог знать по Ферраре? Встретились ли они? Во всяком случае, когда в 1525 г. Кальканьини написал небольшую работу под названием «О том, что небо неподвижно, а Земля вращается, или о вечном движении Земли», он ее начал с утверждения, что вовсе не все небо со звездами и планетами с невероятной скоростью вращается вокруг Земли в течение суток, но вращается Земля; после чего начинается довольно слабая аргументация в защиту этого тезиса. Работа Кальканьини была опубликована после смерти как ее автора, так и Коперника (1544).

Кроме двух этих личностей, никакие непосредственные связи Коперника с итальянской наукой неизвестны; во всяком случае, ни в Италии, ни ранее в Польше он не встретился ни с кем, кто обладал бы уже элементами гелиоцентрической системы.

Что касается тех общих вопросов, которые могли дискутироваться в итальянских университетах в те годы, когда Коперник учился в их стенах, то здесь уже можно довольно определенно указать две темы: вопрос о реформе церковного календаря и проблемы общей значимости методов и результатов астрономической науки.

Календарная наука была специфической дисциплиной, усвоенной римской церковью от ученейшей и древнейшей церкви — александрийской; ее задачей было назначение передвижных церковных праздников в общем соответствии с астрономическими явлениями, равноденствиями и фазами Луны. Эта наука была полна таинственных «эпакт» и «скачков Луны» (saltus lunae), которые служили для определения дней весенних полнолуний. Но эти инструменты уже заметно притупились. Самое равноденствие, которому издревле была назначена дата 21 марта, теперь, к XVI в., сдвинулось на 11 марта, так что десять дней уже перешли из зимы в весну. Об этом знал кое-что и Данте, так как устами одного из своих героев он вещал о событиях, которые произойдут, «прежде чем январь выйдет из зимы, из-за той сотой доли дня, которой там, внизу [на Земле], пренебрегают»1. С Луной дело обстояло еще хуже, и это положение вещей католическая церковь считала нетерпимым. Но реформа календаря требовала улучшения теорий движения Луны и Солнца; она была явно не по силам рядовому астроному или клирику. Но вот все заговорили о Региомонтане, об его «Альманахе на 32 года» (1475 — 1506), который оказался, кстати сказать, мощным орудием в руках испанских и португальских капитанов. Папа Сикст IV вызывает Региомонтана в Рим, возводит его в сан епископа Регенсбургского и поручает ему всю календарную реформу; но Региомонтан трагически умирает, и реформа откладывается на несколько десятилетий. Затем около 1515 г., во время Латеранского собора, была образована особая комиссия по реформе календаря; теперь она запрашивает уже нашего каноника из далекого Фромборка. Однако Коперник не считает еще возможным дать какой-либо ответ; но впоследствии, в посвящении своей книги папе Павлу III, по этому поводу он скажет:

«Еще не так давно, когда при Льве X на Латеранском соборе рассматривался вопрос об исправлении церковного календаря, он только потому не получил решения, что продолжительность года и месяца, а также движения Солнца и Луны считались недостаточно точно определенными. Будучи запрошен тогда знаменитым Павлом, епископом Фоссомбронским, который стоял во главе этого дела, я с тех пор прилагал усилия к тому, чтобы внимательнейшим образом исследовать эти вопросы».

Однако теория солнечного года непосредственно соприкасается с некоторыми более общими проблемами, о которых мы сейчас узнаем и решение которых составляет самую основу коперниканской доктрины; поэтому вопросы календарной реформы подводили к задачам, отнюдь не маловажным.

Другая и более обширная тема касалась вопроса о самом значении методов астрономической науки. С древнейших времен астрономы изучают движения небесных тел; они наблюдают те сложные и странные пути, которые планеты описывают на небосклоне, они видят, как планеты движутся среди звезд то в одну сторону, то — после остановки — в другую, как бы завязывая узлы на небесном своде. Но астрономы знают также, ибо этому их учили и Платон, и Аристотель, что небесные тела совершенны в своей природе, а, следовательно, им приличествует только самое совершенное из всех движений, именно, движение равномерное и круговое. И вот все астрономы, даже те, которых сам Птолемей называет древними, были согласны с тем, что мироздание замыкается в систему сфер; в их общем центре, в центре Мира, покоится Земля; ее окружают последовательно сферы Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера и Сатурна и, наконец, последняя, восьмая сфера, иначе — сфера неподвижных звезд. Что находилось за нею, об этом вопрос не ставился: по Аристотелю, вне неба нет ни места, ни пустоты, ни времени; следовательно, там нет и движения. Но ближе к Земле, внутри восьмой сферы, в извечной последовательности происходят движения планет; и астроному надлежало, опираясь на догму равномерных и круговых движений, воссоздать все многообразие наблюдаемых путей планет.

Астрономия Птолемея, замыкая длинный путь развития греческой науки, достигала этого при помощи двух правильных круговых движений для каждой из планет (система несущего круга, или круга деферента, и круга эпицикла). Однако здесь обнаружилось, что каждая такая задача допускает еще и второе решение, аналогичное первому и дающее одинаковую с ним геометрическую и кинематическую картину движения планеты (так называемая система эксцентрического круга). Птолемей еще несколько усложнил все эти эти схемы, введя эпициклы, движущиеся по эксцентрическим кругам; он подходил ко всей этой своеобразной методике очень осторожно: «Невозможно, или по крайней мере очень трудно,— писал он,— находить основы первых начал (τών προτων αρχών), и не должно удивляться множеству вводимых нами кругов, если учесть наблюдаемые неправильности в движении светил, которые, тем не менее, удается спасти движениями правильными и круговыми». В другом месте, приступая к последнему и самому трудному для древних разделу планетных теорий (касавшемуся движения планет по широте), он говорил: «Пусть не возражают против этих гипотез, что их трудно усвоить из-за множества способов, которыми мы пользуемся. Ибо какое сравнение можно сделать между земным и небесным и какими примерами можно было бы отобразить вещи столь различные? Надлежит применять к небесным движениям, насколько это возможно, гипотезы простейшие: но если их недостаточно, нужно изыскивать другие, более подходящие».

Так, пользуясь этой формальной свободой в выборе геометрических моделей движения и не останавливаясь особенно на философской стороне вопроса, Клавдий Птолемей во II в. н. э. дал ту систему древней астрономии, которая и теперь по своей тонкости и многообразию охваченных вопросов не перестает вызывать изумление. Однако философская мысль греков всем этим не удовлетворялась: что представляют собой, с точки зрения действительного познания мира, наблюдаемые сложные движения планет и что означают эксцентры и эпициклы, которые вводит астроном?

В ответах на эти вопросы наметились два течения. В одном из них (Прокл) утверждалось, что наблюдаемое, воспринимаемое человеком сложное движение и есть самая первосущность, самая реальность вещей: астрономы, которые подходят к изучению этих движений, постулируя их равномерность, фактически игнорируют, что они в действительности неравномерны и сложны; что же касается всех этих кругов, эксцентров и эпициклов, то они, во всяком случае, существуют только в мысли человека; это он здесь подменяет, чтобы «спасти» явления, движения тел природы на математические образцы и построения.

Другое направление (Симплиций) шло дальше; здесь утверждали, что не только за эксцентрами или эпициклами нельзя признать никакой реальности, но что, более того, те сложные движения планет, которые изучает наблюдатель, сами являются только некоторой видимостью, отображающей непознанную человеком реальность.

Так блуждала в поисках последней сущности мысль позднейших греческих философствующих комментаторов Птолемея (IV — VI вв.); и легко видеть, действительно, что она и не могла бы найти выхода из этих затруднений. Те же вопросы не потеряли своей остроты и в средние века и в эпоху Ренессанса; тогда было известно, что арабские философы, как мы уже упоминали, призывали вообще к отказу от системы Птолемея, хотя они не были в состоянии построить какую-либо иную систему, столь же удовлетворительную в отношении предвычисления движения небесных светил, как система Птолемея. Позднее Ретик, тот самый ученик Коперника, о котором мы уже говорили, цитировал следующий тезис Аверроэса: «Астрономия Птолемея ничтожна в отношении существующего, но она удобна, чтобы вычислять то, чего не существует». В том же направлении, хотя и с несколько иных позиций, рассуждал и знаменитый иудейский мыслитель Рабби бен Маймон (Маймонид из Кордовы): «Посмотри, как все это темно, — писал он в своем «Путеводителе заблудших». — Если истинно все то, что утверждает Аристотель в науке физической, то ни эксцентров, ни эпициклов существовать не может, и все обращается вокруг Земли; но откуда же тогда появляются эти сложные движения планет?»

Среди всех этих сомнений одно явление представляло особенно большие трудности; ввиду очень большой его важности для дальнейшего нам надлежит пояснить его хотя бы в немногих словах. Мы наблюдаем звезды, например яркие звезды зодиакального пояса, и можем измерять на небесной сфере их угловые расстояния одна от другой. Но нельзя ли определить положения всех этих звезд по отношению к какой-либо точке, не относящейся к системе звезд? То изумительное чутье в астрономии, которым обладали греки, подсказало им, что такую точку на небе найти можно и что удобнее всего взять для этого точку весеннего равноденствия, ту самую, которую Солнце проходит в своем видимом движении вокруг Земли в тот момент, когда день по всей Земле равен ночи. Определить этот момент равноденствия не трудно, и у греков имелись для этого особые инструменты. Если теперь в тот же момент мы смогли бы определить расстояние звезды от Солнца, то тем самым было бы определено и ее расстояние от точки равноденствия. Как это сделать,— вопрос особый; но греки решили него с большей или меньшей степенью точности. Такие определения можно повторять из года в год; греческие астрономы занимались этим вопросом в течение столетий, и при этом они (в сущности, великий Гиппарх) установили, что расстояния звезд от точки весеннего равноденствия не остаются постоянными, а возрастают, хотя и очень медленно.

Птолемей окончательно подтвердил это явление, причем стало очевидным, что оно происходит так, как если бы вся звездная сфера медленно вращалась как одно целое вокруг оси, наклоненной под определенным углом к земному экватору. Это и есть то явление, которое мы называем прецессией, или предварением, которое в средние века именовалось движением восьмой сферы,— движением, как уже сказано, очень медленным. Птолемей несколько ошибочно определил его скорость в 1° в столетие, т. е. полный оборот восьмой сферы в 36000 лет. Опять-таки и об этом было известно Данте, ибо он говорит: «Прежде чем пройдет тысяча лет! Но перед вечностью это короче, чем одно мгновенье ока, сравнив его с движением той сферы, которая всех медленнее вращается в небе»2. Движение восьмой сферы дало великому поэту могучий образ; но для философствующего астронома она представляла собой лишь мучительную загадку. Отчего движется восьмая сфера?

По Аристотелю, движение передавалось сферам от наружных к внутренним, от периферии к центру; значит, за восьмой сферой надо было предположить еще одну, девятую, которая некоторым образом передавала бы движение восьмой; эту девятую сферу действительно ввели средневековые астрономы: от арабов она была воспринята в знаменитых Альфонсинских таблицах XIII в. Потом арабские астрономы, обладавшие особой страстью — на основе слабых и недостаточных наблюдений создавать сложные теории и системы, стали считать, что восьмая сфера движется неравномерно, что она в течение тысячелетий меняет даже направление своего вращения. Тогда приходилось измышлять и десятую, пожалуй, и одиннадцатую сферу, чтобы найти, как тогда думали, физическое объяснение движению восьмой. Средневековая мысль построила все эти своеобразные модели, чуждые Птолемею;  разумеется, этим она только усложняла исходную систему; по всем названным основным вопросам астрономической науки (теория солнечного года, вращение восьмой сферы или общая теория движения планет) — везде она наталкивается лишь на непреодолимые трудности; ничего и здесь окончательно не решено, и все эти схемы едва ли больше чем «одно виденье, непостижное уму».

Существует ли вообще выход из всего этого лабиринта, и кто найдет верный путь?

  • 1. «Рай», песнь VIII. — Прим. Н. И. Идельсона.
  • 2. «Чистилище», песнь XI. — Прим. Н. И. Идельсона.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.