Великому русскому ученому принадлежит заслуга в возрождении изготовления мозаичных смальт в России, бесспорный приоритет воссоздания в нашей стране мозаичного искусства. Кстати, еще при жизни ученого это было отмечено в тогдашней Мекке мозаичного мастерства — в Италии. За год до смерти Ломоносова в «Ученых Флорентийских ведомостях» появилась статья, констатировавшая величайший успех русского исследователя. В статье, датированной 12 марта 1764 года, сообщалось, что Ломоносов «приготовил все необходимые цвета для такой мозаики, которые, будучи сравнены с римскими, оказались не уступающими им ни в чем».

Смальты Ломоносова, являясь одним из главных достижений ученого, не были делом, заслонившим все остальное. А остальное — это комплексный подход исследователя к проблемам оптики, ибо с самого начала работ Ломоносов разрабатывал широчайшую программу исследований по теории, говоря словами ученого, цветов — исследованию и получению различных сплавов прозрачных и цветных стекол, различных по технологии изготовления и многоцелевых по практическому использованию. Сам ученый придавал большое значение этим работам, указывая:

 

Коль пользы от Стекла приобрело велики,

Доказывают то Финѝфти, Мозаѝки,

Которы ввек хранят геройских бодрость лиц,

Приятность нежную и красоту девиц;

Чрез множество веков себе подобны зрятся

И ветхой древности грызенья не боятся.

 

Вдохновенная поэма Ломоносова о стекле, строки из которой мы привели, родилась в 1752 году. О ее возникновении сохранилось любопытное предание.

Однажды на званом обеде у Ивана Ивановича Шувалова какой-то щеголь заметил ученому: «Вы так много говорите о красотах стекла. Отчего же у Вас самого пуговицы на кафтане хоть и стеклянные, но немодные?» Ломоносов в ответ произнес горячий панегирик стеклу — его пользе для науки, искусства, ремесла, повседневной жизни. Завершилась импровизация клятвой ученого до конца дней своих носить только стеклянные пуговицы.

Пылкое выступление ученого произвело большое впечатление на присутствующих. Сам Шувалов заметил, что в нем сочеталась глубокая научная мысль и поэтическая экспрессия, и предложил Ломоносову выразить свои мысли и чувства в поэтической форме. Так родилось знаменитое поэтическое «Письмо о пользе стекла... Ивану Ивановичу Шувалову».

Трудно сказать, было ли в действительности событие, о котором повествует предание. Бесспорно одно: какие-то толки о преувеличенном мнении Ломоносова о пользе стекла были. Это становится очевидным из первых же строк послания поэта-ученого.

 

Неправо о вещах те думают, Шувалов,

Которые Стекло чтут ниже Минералов,

Приманчивым лучом блистающих в глаза:

Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.

 

Великолепен жемчуг, говорит Ломоносов, но и этому редкостному драгоценному перламутровому веществу, добываемому из раковин моллюсков, человек нашел эквивалентную замену, ибо

 

...в бисере Стекло подобяся жемчугу,

Любимо по всему земному ходит кругу.

 

Неоценимы также оптические свойства стекла. Напоминая об этих свойствах, Ломоносов указывает:

 

По долговременном теченьи наших дней

Тупеет зрение ослабленных очей.

Померкшее того не представляет чувство,

Что кажет в тонкостях наука и искусство.

Велика сердцу скорбь лишиться чтенья книг;

Скучнее вечной тьмы, тяжелее вериг!

Тогда противен день, веселие досада!

Одно лишь нам Стекло в сей бедности отрада.

Оно способствием искусныя руки

Подать нам зрение умеет чрез очки!

 

По мнению Ломоносова, Прометей был изобретателем увеличительного стекла, с помощью которого он добыл людям огонь. Ученый пишет:

 

И только лишь о том мы думаем, жалея,

Не свергла ль в пагубу наука Прометея?

Не злясь ли на него, невежд свирепых полк

На знатны вымыслы сложил неправой толк?

Не наблюдал ли звезд тогда сквозь Телескопы,

Что ныне воскресил труд счастливой Европы?

 

В связи с телескопом вспоминает ученый о величайшем открытии — о гелиоцентрической системе мироздания Коперника, о дальнейшем развитии этого учения гигантами научной мысли:

 

Под видом ложным сих почтения богов

Закрыт был звездный мир чрез множество веков.

Боясь падения неправой оной веры,

Вели всегдашню брань с наукой лицемеры,

Дабы она, открыв величество небес

И разность дивную неведомых чудес,

Не показала всем, что непостижна сила

Единого творца весь мир сей сотворила;

Что Марс, Нептун, Зевес, всё сонмище богов

Не стоят тучных жертв, ниже под жертву дров;

Что агньцов и волов жрецы едят напрасно;

Сие одно, сие казалось быть опасно.

Оттоле землю все считали посреде,

Астроном весь свой век в бесплодном был труде,

Запутан циклами, пока восстал Коперник,

Презритель зависти и варварству соперник.

В средине всех планет он солнце положил,

Сугубое земли движение открыл.

Однем круг центра путь вседневный совершает,

Другим круг солнца год теченьем составляет,

Он циклы истинной Системой растерзал

И правду точностью явлений доказал.

Потом Гугении, Кеплеры и Невтоны,

Преломленных лучей в Стекле познав законы,

Разумной подлинно уверили весь свет,

Коперник что учил, сомнения в том нет.

 

Завершая величественную ретроспективную оценку разнообразных качеств и достоинств стекла, Ломоносов ставит задачу и себе:

 

Далече до конца Стеклу достойных хвал,

На кои целой год едва бы мне достал.

Затем уже слова похвальны оставляю,

И что об нем писал, то делом начинаю...

 

Наш современник академик Михаил Павлович Алексеев охарактеризовал «Письмо о пользе стекла» как «подлинный образец своеобразной, полной национальной окраски русской научной поэзии».

Поразительна скромная самооценка Ломоносова — «то делом начинаю». К этому времени он уже был изобретателем «катоптрико-диоптрического зажигательного инструмента» — остроумного прибора, принцип действия которого — фокусировка рассеянных лучей — и в наши дни имеет большое практическое применение. Ломоносов глубоко постиг и теоретически и практически законы приготовления крашеных стекол, в том числе бисера и мозаики. На собрании 8 января 1750 года академики любовались образцами крашеных стекол, слушая пояснение ученого: «Стекла разных цветов употребляют в финифти и финифтяную живопись, на малевание фарфоровой и финифтяной посуды, на мусию и другие украшения и сверх того можно делать немалые плиты разных цветов, наподобие аспида и мрамора. Для того прилагаю я возможное старание, чтобы делать стекла разных цветов, которые бы к помянутым художествам годны были, и в том имею нарочитые прогрессы. При всех сих практических опытах записываю и те обстоятельства, которые надлежат до химической теории».

Итак, казалось бы, скромная самооценка незаслуженна. Тем не менее Ломоносов по-своему был прав, так как писались слова «делом начинаю» в самый разгар хлопот о собственной фабрике стекольного производства — предприятии уникальном. В нем должны были сочетаться масштабы производства и широчайшие комплексные теоретико-экспериментальные исследования. Впрочем, слово «собственная» употреблено здесь весьма условно — думал Ломоносов только о благе и пользе для государства. Себя он представлял лишь как организатора, специалиста, способного возглавить реализацию грандиозного замысла.

 

*       *       *

 

9 октября 1751 года Канцелярия от строений — главная организация, которая ведала строительством в столице, — обратилась в академическую канцелярию с официальным рапортом, чтобы Ломоносов обучил стекловара Ивана Конерова изготовлению разноцветных стекол. Очевидно, инициатором этого требования было начальство казенного стеклянного завода, находившегося в то время на Фонтанке, у Семеновского моста. Вероятно, специалисты уже знали, каких значительных результатов достиг к этому времени Ломоносов. Записи в журнале химической лаборатории свидетельствуют, что под руководством ученого здесь при помощи окисей меди и других металлов изготавливалось стекло «превосходное зеленое, травяного цвета, весьма похожее на настоящий изумруд» и стеклянные изделия «зеленого, приближающегося по цвету к аквамарину», темно-синее кобальтовое стекло, «цвета печени», «красивое берилловое», «очень похожее на превосходную бирюзу», «бледно-пурпуровое», «цвета черной печени». С помощью окиси железа Ломоносов получал желтые тона, используя золото, выплавлял рубиновое стекло.

Требование Канцелярии от строений ученый поддержал. Правда, прошел обучение у него не Иван Конеров, а Петр Дружинин, который, по аттестации ученого, «прилежно изучился составлению оных (разноцветных. — Г. Л.) стекол». Однако Ломоносов не ограничился обучением ученика и на требование Канцелярии от строений ответил предложением — организовать в государственном масштабе производство цветных стекол, мотивируя свое предложение следующими рассуждениями: «Ежели Канцелярия от строений заблагорассудит, чтобы работать и делать на стеклянных заводах цветную крупную посуду и галантерейные вещи, не пеструю, но одинаких цветов, прозрачную и непрозрачную, и оконничные цветные стекла, каковых знатное число из Италии чрез здешний порт в Персию провозят, и чрез сие бы получать интересам ее императорского величества (читай — государства Российского. — Г. Л.) прибыль, для сего потребно особливое учреждение как стеклоплавильных, так и других печей для приготовления крепких водок и других припасов».

Предложением Канцелярии от строений Ломоносов не ограничился. Через графа Воронцоза в том же 1751 году он передает пробы мозаичных составов Елизавете Петровне. Тогда же, дабы подстегнуть хлопоты, Ломоносов обратился к Ивану Ивановичу Шувалову. Ломоносов писал: «Всепокорно прошу постараться о... нижайшем прошении, чтобы мне, имея случай и способы, удобнее было производить в действие мои в науках предприятия, ибо хотя голова моя и много зачинает, да руки одне».

Наконец, не дожидаясь отклика высоких покровителей, прямо обращается к самой императрице с обстоятельно обоснованным предложением организации производства смальт для мозаики. Поскольку предложение почти исчерпывающе намечало программу деятельности будущей Усть-Рудицкой фабрики, приведем его здесь с некоторыми сокращениями. Итак, в предложении от 25 сентября 1752 года говорилось следующее:

«Всемилостивейшее принятие от меня опыта мозаичного искусства подало мне надежду, что сие дело высокоматерним монаршеским попечительством здесь даже простираться станет и в полное совершенство приведено быть имеет. Для того... всенижайше предлагаю... что к тому потребно.

 

1

 

Главное дело к сему надобно иметь материю, то есть мозаичные составы, которые чрез божию помощь всех цветов с тенью и светом изысканы, для чего учинено мною 2184 опыта в огне, и можно оных составов здесь делать желаемое количество из здешних материалов. Доброта изобретенных здесь мозаичных составов ничем не уступает римским, что довольно видеть можно по тем составам, которые выписал из Рима его сиятельство рейхсграф и вице-канцлер Михайло Ларионович Воронцов для сношения (сравнения. — Г. Л.) их со здешними.

Ценою помянутые составы будут приходить по 10 копеек фунт, вообще считая, ежели их делать и знатном количестве.

В квадратный фут1 мозаичного дела пойдет по исчислению 12 фунтов, следовательно, придет квадратный фут в 1 руб. в 20 коп.

 

2

 

Сделанные составы можно разделять на куски пристойной величины и фигуры, чтобы ими можно было набирать разных родов живописные изображения, и оные куски скреплять твердою мастикою. К разделению материи на прилагаемые куски изобретены мною легкие способы и мастики разных сортов и цветов, весьма крепкие.

 

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   .   .   .   .   .

 

5

 

Итак, ежели всемилостивейше повелено будет для набору мозаики шесть человек из живописных учеников от Академии наук, Канцелярии от строений и других команд выбрать и определить к показанным трем сортам мозаики по два человека, то могут они в год набрать, считая вообще все три разные сорта, до тысячи квадратных футов.

 

6

 

Для учреждения сего дела должно иметь каменный дом и при нем двор для поклажи, который для ускорения всемилостивейшим повелением из отписных на то дан быть может.

 

7

 

Для свидетельства мозаичных составленных живописных изображений по всемилостивейшему повелению искусные живописцы назначены быть могут, по которых рассуждению помянутые составщики исправлять имеют.

 

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   .   .   .   .   .

 

9

 

Ежели всемилостивейше позволено будет делать на продажу мозаичные столы, кабинеты, зеркальные рамы, шкатулки, табакерки и другие домашние уборы и галантереи, то будут сии заводы сами себя окупать и со временем приносить прибыль, и ради скорейшего в деле успеха на прибыльных деньгах больше людей содержать можно будет. Сие все имеет служить к украшению церквей и других знатных зданий, а особливо к славе ее императорского величества и отечества».

 

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   .   .   .   .   .

 

Каких-либо письменных распоряжений императрицы на это «Предложение» Ломоносова не последовало. Поэтому сложилось убеждение, что практического эффекта обращение ученого не имело. По-видимому, дело обстояло не совсем так. Думается, через Шувалова, Воронцова либо какого-то другого приближенного к императрице лица обращение Ломоносова все-таки дошло до Елизаветы Петровны. Последовало ее повеление обратиться ученому с просьбой в Сенат. Именно «высоким указанием», на наш взгляд, объясняется ходатайство Ломоносова Сенату выделить для постройки фабрики место «в Копорском уезде село Ополье или в других уездах от Санкт-Петербурга не далее полуторых сот верст». Сенат положительно отнесся к просьбе Ломоносова. От коммерц-коллегии были затребованы сведения о размерах импорта в Россию стеклянных изделий. В Петербургской губернской канцелярии запрошена была справка о селе Ополье, которое, по данным канцелярии, оказалось не Копорского, а Ямбургского уезда «дворцового ведомства Ярковицкой мызы», а в нем «по нынешней ревизии мужеска полу сто пятьдесят одна душа».

9 декабря 1752 года последовало решение Сената, признавшее строительство фабрики делом «нужным и государству полезным». Заминка оказалась лишь в одном — решить вопрос о селе, относящемся «до дворцового ведомства», могла только императрица.

Окрыленный решением Сената, Ломоносов действует с присущей ему стремительностью и напором. Через день после решения Сената он хлопочет о предоставлении ему ссуды и добивается ее. Правда, на представление Сената «выдать ему, Ломоносову, здесь же из мануфактур-конторы, из собираемых за проданную гербовую бумагу денег, взаимообразно на 5 лет бес проценту 4000 рублей», канцелярист мануфактур-коллегии Василий Сахаров мог ответствовать ученому, что в наличии имеется всего 500 рублей «зборных за гербовую бумагу денег». Ломоносова это обстоятельство не смутило. Он забрал 500 рублей, тут же дал расписку (уверенный, что сумеет получить остальные три с половиной тысячи, поскольку имел на руках решение мануфактур-коллегии о выдаче ему четырех тысяч), обязуясь в пятилетний срок вернуть всю ссуду «без всяких отговорок».

Получая по мере поступления деньги из мануфактур-коллегии, Ломоносов хлопочет о закупке нужных ему материалов. 23 января 1753 года он обращается с просьбой в Петербургскую контору канцелярии Главной артиллерии и фортификации о выдаче ему «московских гжельских белых кирпичей, именно: стенных тысячу, подовых двести, клинчатых двести же». Всего через пять дней и эта просьба ученого была выполнена.

В хлопотах о будущем детище стремительно проходила зима 1753 года. Приближался строительный сезон, а главное — где возводить сооружение — было еще не ясно, ведь только Елизавета Петровна могла решить вопрос о выделении места. Как на грех, двор во главе с императрицей находился в Москве. «Итак, для ускорения к окончанию сего дела имею я необходимую нужду ехать в Москву», — решил Ломоносов. На это решение русского ученого Шумахер откликнулся очередным «пронырством» — категорическим отказом выдать разрешение на поездку. И это препятствие Ломоносов преодолел. Он обращается в Сенат, прося дать ему паспорт для свободного проезда в Москву и выделить для этой цели «три ямские подводы». Сенат, несмотря на то что имел бумагу из академической канцелярии, где говорилось, что Ломоносову «пашпорта для отъезда в Москву дать не можно», искомое разрешение выдал.

23 февраля 1753 года господин коллежский советник профессор Санкт-Петербургской Академии наук Михайло Васильевич Ломоносов отбыл в Москву.

 

*       *       *

 

Поездка ученого оказалась чрезвычайно удачной. 15 марта Ломоносову был вручен указ с желанным для него одобрением. В нем, правда, для фабрики отводилось не село Ополье, а другое место, о котором в указе говорилось так: «...понеже есть довольно отписных (таких, где либо не было ранее помещиков, либо отошедших в казну за отсутствием наследников. — Г. Л.) на нас по размежеванию в Ингерманландии земель и крестьян, того для повелеваем нашему Сенату дать ему, Ломоносову, для работ к той фабрике в Копорском же уезде из Коважской мызы от деревни Шишкиной сто тритцать шесть душ и из деревни Калище двадцать девять душ, из деревни Усть-Рудиц двенадцать душ, от мызы Горье-Валдаи из деревни Перекусихи и Липовой тридцать четыре души, всего двести одиннадцать душ, со всеми к ним принадлежащими по отписным книгам землям. И повелеваем нашему Сенату учинить по сему нашему указу и о том куды надлежит послать наши указы». По тогдашним меркам мог бы стать Ломоносов помещиком средней руки. Однако не ради привольной помещичьей жизни хлопотал ученый, не о себе думал, не о своей корысти. Обуревали его заботы государственные, заботился он о пользе и славе России. Поэтому не тщеславное эгоистическое удовлетворение испытывал Ломоносов, мчась обратно словно на крыльях в Петербург. Он радовался тому, что теперь его мечтам, его грандиозным замыслам уже не могло препятствовать ничто. В мыслях он уже был там, на месте: без конца прикидывал, с чего начать, как ускорить дела, как быстрее добиться, чтобы русская мусия и художественное стекло ломоносовского производства стали приносить пользу Родине.

Как обычно, свои чувства той поры ученый-поэт выразил в стихах. Однако на сей раз в этом выражении чувств была особенность. Ранее Ломоносов обстоятельно, с употреблением многочисленных тропов, без экономии словесных средств, выражал свои настроения, свои эмоции. На этот раз его восторг, его необычная радость, его удовлетворение заставили Ломоносова отойти от привычных путей. Из-под пера поэта вылились удивительно емкие, но чрезвычайно лапидарные строки:

 

О радостный восторг! Куда я полечу?

Но большее язык богатство слов являет.

Когда умеренно веселие бывает:

Веселие мое безмерно — я молчу.

 

Дома Ломоносов нашел все в полном порядке, что и зафиксировано в его кратком рапорте в академическую канцелярию: «Сего марта 23 дня, исправив потребные нужды в Москве, возвратился и лабораторию нашел в добром состоянии».

Можно представить, какими глазами смотрел он на свою лабораторию, какой она показалась ему тесной, какими мизерными представлялись ему теперь масштабы проводившихся в ней работ. Вряд ли ошибемся, если скажем, каким нетерпением горел Ломоносов, стремясь скорее оказаться там, где надлежало возводить мозаичный завод. Что же мешало ему незамедлительно отправиться туда? Мешал медлительный российский бюрократический механизм. Лишь 16 апреля Вотчинная контора соблаговолила выполнить указ Сената от 15 марта об отводе Ломоносову земель для строительства фабрики «в Копорском уезде из Коважской мызы». Затем из этой конторы последовало уведомление о принятом решении в Сенат. Та же бумага отправлена была в Государственную коллегию. Потом Вотчинная коллегия отдала распоряжение Санкт-Петербургской губернской канцелярии о выделении Ломоносову «для работ к заводимой им бисерной фабрики всего двухсот одиннатцати душ со всеми к ним принадлежащими по отписным книгам землями». Только после этого все необходимые формальности были соблюдены.

Ломоносов действовал стремительно. 17 апреля, то есть на следующий день после решения Вотчинной конторы, он обратился в мануфактур-контору с просьбой о «даче» ему «годового пашпорта для отъездов» вместе с «управителем Иваном Цылг (Иван Андреевич Цильх, брат жены Ломоносова.— Г. Л.) и служителем Григорием Семеновым». В тот же день просьба ученого была удовлетворена и ему был выдан документ о праве ездить «до той деревни Шишкиной с возвратом в Санкт-Петербург» сроком на один год. Упоминание «деревни Шишкиной» в паспорте объясняется тем, что ученому еще предстояло выбрать место для строительства фабрики в отведенных ему землях. Нет сомнения, что Ломоносов не стал медлить с поездкой в «пожалованное» ему место.

 

*       *       *

 

В первой четверти XVIII века ближайший сподвижник Петра I Александр Данилович Меншиков заложил в 44 километрах от столицы на южном берегу Финского залива загородный дворец. Вскоре возле дворца образовалась слобода. Дворец со слободой стал ядром будущего города, получившего название Ораниенбаум (в переводе на русский — померанцевое дерево). До Ораниенбаума ученый доехал без особых хлопот — тракт от Петербурга пролегал широкий и удобный. Это и понятно: Петергофская першпектива соединяла столицу еще с петровских времен с царскими резиденциями в Стрельне и Петергофе и с усадьбой некогда всесильного Меншикова в Ораниенбауме (ныне город Ломоносов). Уход за «першпективой» был особый. Зато на запад от Ораниенбаума путевых удобств не было. Правда, здесь, у подножия небольшой возвышенности, дорога пролегала по узкой низине. Однако за Малой Ижорой низина начинает расширяться, отходя в широкой части на 20 — 25 километров от Финского залива и упираясь в резкий, высокий уступ Ижорской возвышенности. Здесь, на низине, в глухом бездорожном краю лесов и болот, и было место, отведенное Ломоносову для строительства фабрики.

Ученый тщательно обследовал отведенные ему обширные, но малонаселенные земли. Походить и посмотреть Ломоносову пришлось здесь изрядно, прежде чем созрело окончательно решение. Совсем мало жителей оказалось в деревне Усть-Рудица. Здесь проживало всего 12 «ревизских душ». И тем не менее выбор Ломоносова пал именно на Усть-Рудицу. Почему? Даже казенный документ позволяет ответить отчасти ка этот вопрос. Обратимся к справке Вотчинной конторы. Официальный документ свидетельствует: «1) пашня и пахотный лес — 67 десят. 611 кв. саж.; 2) сенокос — 63 десят. 2105 кв. саж.; 3) непашенный лес по болоту— 1539 десят. 1227 саж.; 4) рек и чистого мху — 435 десят. 1992 кв. саж.; 5) под дорогами — 3 десят. 2300 кв. саж. Общее количество земли при дер. Усть-Рудица: 2110 десят. 1035 саж., а по окружности мерою пятисотных сажень 23 версты 195 саж». Разумеется, не «чистый мох» и не сенокос привлекли внимание Ломоносова. Вдоль и поперек облазил он, изучая речушку Рудицу.

Воды чистой, прозрачной, быстрой Рудицы берут начало у деревни Лопухинки. У деревни Усть-Рудица прозрачная вода Рудицы смешивается с мутными водами другой речушки — Черной, и далее замутненная вода течет уже под другим названием — река Коваши. Именно здесь, у слияния Рудицы и Черной, и решил Ломоносов строить фабрику. Почему же ученый так настойчиво стремился выбрать место именно у проточной воды?

 

 

Ответ прост. Вопреки устоявшейся практике ученый решил строить фабрику, где ручной труд на тяжелых операциях взяли бы на себя механизмы, приводимые в действие водяными колесами. Подобных «вододействующих» стекольных заводов ни у нас в России, ни за рубежом в ту пору не было. И в данном случае Ломоносов выступал как новатор. Впрочем, возведение завода и, как показала дальнейшая практика, одновременно лаборатории крупных масштабов в Усть-Рудице проявило качества Ломоносова, впоследствии с гордостью названного А. С. Пушкиным «первым русским университетом». Человек-«университет», Ломоносов проявил себя в Усть-Рудице как незаурядный конструктор, великолепный организатор, архитектор, гидротехник, инженер-механик, проектировщик.

Быстр, решителен, неутомимо деятелен Ломоносов был всегда. Однако на сей раз он, кажется, превзошел себя. 6 мая Ломоносов присутствует на закладке фабрики в Усть-Рудице, задуманной и спроектированной лично ее владельцем в самые кратчайшие сроки. На следующий день коллеги-ученые видят его принимающим участие в заседании академического собрания. Летом 1753 года Ломоносов умудрился около двух десятков раз побывать в стремительно выраставших на пустом месте Усть-Рудицах. О темпах возведения фабрики красноречиво говорит тот факт, что уже в феврале следующего, 1754 года она начала выдавать продукцию.

 

*       *       *

 

Закончился бурный 1753 год. Новый год оказался не менее насыщенным разными событиями, вдохновенным и разносторонним научным творчеством. Скупая «Летопись жизни и творчества Ломоносова» о делах 1754 года повествует так:

«Делал разные физико-химические опыты, в том числе определял растворимость солей при различных температурах.

Разработал «некоторые способы» определения долготы и широты в открытом море в пасмурную погоду.

Определял температуру воды, доставленной из Северного Ледовитого океана.

Писал первую (эмпирическую) часть «Опыта физической химии».

Писал «Российскую историю», закончил предисловие, введение и три первых главы объемом в восемь листов.

Писал „ Российскую грамматику”».

К этому надо еще добавить хлопоты Ломоносова в Усть-Рудице. Летом 1754 года ломоносовское детище заработало — фабрика была пущена в ход. К тому времени в Усть-Рудице были возведены: «...лаборатория для плавления стекла и делания пронизок, бисеру и протчего», то есть главный заводской цех; «построена на речке Рудице крепкая плотина (основное гидротехническое сооружение) и «двор для приезду» — то есть дом, где жил и работал Ломоносов. В настоящее время есть возможность представить и панораму и внешний вид Усть-Рудицкой фабрики. Эту возможность предоставляет «Привилегия», или дарственная грамота, выданная Ломоносову 2 сентября 1756 года на вечное потомственное владение «оной фабрикой» со всеми землями, угодьями и приписанными к ней крестьянами, «ежели та фабрика им, Ломоносовым, содержана будет в добром порядке». Как доказано исследователями, миниатюры, украшавшие грамоту, воспроизводят внешний вид фабрики, отдельные здания, интерьеры производственных помещений, некоторые детали производственного процесса.

 

 

Ко времени составления документа Усть-Рудица имела вполне обжитой вид. Хотя постройки в ней были сугубо функциональные, черты зрелого барокко наложили на ее облик отпечаток. Эти черты сказались в правильной планировке усадьбы, в архитектурно оформленных наличниках окон, в четкой геометрии зеленых стриженых насаждений.

 

 

Центром ансамбля был деревянный дом с мезонином, ориентированный по оси с юга на север. Фундамент этого дома был из красного кирпича. Ломоносов назвал его «дом для приезду». В нем, как уже говорилось, ученый жил сам, в нем останавливались приезжавшие к нему гости. На самом берегу Рудицы, справа и слева от «дома для приезду» находились два больших здания с большими окнами. Левое из этих сооружений, расположенное против мельницы, — лаборатория. Возле нее на миниатюре виден деревянный помост. Это плотина. Правое сооружение — мастерская. Несколько построек у околицы сада — различные службы и кузница. Слева, вниз по течению Рудицы, располагалась слобода для фабричных людей. Это и есть собственно деревня Усть-Рудица. Вдоль прямой улицы размещалось 10 однотипных домиков с высокими коньками. От центра улицы перпендикулярно к ней отходила дорога-просека.

Интересно, что по миниатюрам на грамоте можно судить и о производственном процессе, и об изделиях, которые здесь изготавливались.

Важным звеном в общей технологической цепи была, например, заготовка красителей для окрашивания стекла и не тускнеющих от времени ломоносовских смальт. Помещенная на оборотной стороне первого листа грамоты в верхнем левом углу миниатюра и показывает растирание массы в большой ступе. Как дань моде времени растиранием занят не рабочий, а условный пухлый купидон. Впрочем, подобные купидоны представлены и на других миниатюрах.

Из документов известно, что «для толчения мастики» использовались всегда ступки «иготи» с чугунными пестами весом до двух пудов. Для перетирки мастики в ход шли «иготи» из простого зеленого стекла.

Изображенные на миниатюре приспособления для растирания массы были ручными. Использовались они, скорее всего, для лабораторных целей. Измельчение различных материалов, растирание и смешивание входящих в состав компонентов в больших масштабах осуществлялось в Усть-Рудице с помощью механического устройства, приводимого в движение водяной мельницей.

При стекловарении и наборе мозаики в Усть-Рудице применялось множество инструментов: «...уполовники железные длиной 2,5 аршина», железные щипцы, «пинчюсы», сковороды, «ухваты железные, которыми горшки ставят в печь и вынимают из печи», листы железные, «лопатки для тянутия из вареной и мозаичной работе материи прутков», «понтий», кочерги, крючья, шилья, «ножи малые для счищения мастики» и т. д. На второй сверху справа миниатюре отображен процесс ковки одного из названных выше инструментов. Видимо, весь этот инструментарий делался непосредственно на фабрике.

На следующей миниатюре запечатлен процесс изготовления на ручном гончарном круге стеклоплавильного тигля. Эти тигли делались из гжельской глины и имели форму усеченного конуса. Замыкает серию миниатюр, повествующих о подготовительных процессах, изображение промывки песка для стеклянной шихты. В обширный чан четырехугольной формы из желоба, установленного на значительной высоте, с большой силой падала проточная вода. Судя по всему, качество промывки песка в Усть-Рудице было отменным.

Несколько миниатюр грамоты посвящены печам, о которых известно по документам следующее: «...печь на 15 пуд материи, малая печь на один пуд материи, каленица, три финифтяные печи, пережигательная и плавильная печи, бисерная печь о шести устьях с муферами; всего девять печей». Стеклоплавильную печь с купольным сводом «о шести устьях с муферами» можно видеть на миниатюре в левом нижнем углу. Печь «для варки материи» изображена на обороте первого листа грамоты. На миниатюрах на втором листе представлены «тянульные» и «финифтяные» печи. Все эти печи имели купольные перекрытия, у каждой было одно устье. Отличались они друг от друга размерами да тем, что «тянульные» и «финифтяные» печи целиком изготавливались из гжельской огнеупорной глины.

Побывав в печах, шихта превращалась в расплавленную массу. Что происходило с этой массой далее, изображает миниатюра, помещенная справа в нижнем углу. На ней купидон, доставший железными щипцами из печи конусовидный тигель, льет густую массу «мозаичной материи» на гладкую поверхность «чегунной доски, длиною двенадцати, широтою осьми вершков, толстотою в один дюйм». Застывая, масса превращалась в пластинчатую смальту, употреблявшуюся для различных «галантерейных изделий» — запонок, «антиков», для облицовки мебели и стен, для настилки полов, мозаичного художества и прочих художественно-декоративных работ.

Кроме смальты, изготовлявшейся способом разлива, в станковой мозаике применялась смальта, получавшаяся способом вытягивания. Как это происходило, демонстрирует миниатюра, помещенная в верхнем медальоне. Делалась смальта вручную с помощью железных «понтиев», называемых также лопатками или прутиками, диаметром в полтора дюйма, а длиною по одному аршину. При этой операции требовались еще ножи простые нескладные и «доски железные длиною и широтою в четыре вершка».

Но вот пластинчатая смальта разрезана или расколота на куски нужных размеров. Тянутая тоже приобрела нужную конфигурацию. Вся эта продукция попадала в «наборный покой», представление об интерьере которого дает миниатюра, венчающая оборот первого листа. Изображенный здесь купидон, сверяясь с живописным портретом, стоящим перед ним на тумбе, берет слева из ячеек наборной кассы нужные кусочки смальты и монтирует портрет за наборным столом. Монтировка происходит в медной «сковороде» вдавливанием в мастику. Изображение на миниатюре воспроизводит способ «римского» или прямого набора мозаики. При этом способе с «добрых оригиналов» на «картузную бумагу» — для рисунков, для живописных образцов — на слюду снимались копии. Затем рисунок, чаще всего излюбленным приемом древних русских иконописцев и резчиков по дереву «припорохом», переносился на мастику. Делалось это следующим образом. Контур рисунка на бумаге или слюде обозначался накалыванием. Затем на бумагу насыпался слой толченого древесного угля. Через отверстия угольный порошок попадал на мастику. Таким образом, на мастике наборщик уже имел контуры будущего изображения. Ему оставалось только выдержать цветовую гамму.

Применялся в Усть-Рудице и другой способ набора — обратный. При этом способе мозаичист набирал изображение прямо на красочном эскизе. Изображение при этом получалось зеркальное — обратное. Для перевода его в прямое набор заливали мастикой, затем на него клали сковороду и переворачивали сковороду вместе с набором. При этом способе в наборе образовывалось много щелей. Их приходилось шпаклевать и заделывать красками. Следующий этап — шлифовка и полировка мозаичных изображений. В Усть-Рудице пользовались для этой цели как ручным способом, так и механическим — на шлифовальных станках. Полное представление о том, как вручную и механически шлифовались изделия, дают четыре миниатюры ломоносовской грамоты.

Здесь рассказано лишь об одном виде изделий, производившихся на Усть-Рудицкой фабрике, — об изготовлении мозаичных изображений. Другой вид изделий, изготовлявшихся здесь, — различная галантерея из цветного стекла.

 

*       *       *

 

Деревня Усть-Рудица просуществовала до начала Великой Отечественной войны. Но в 1941 году здесь оказался передний край обороны, и в ходе боев она была буквально сравнена с землей. В апреле 1949 года сюда прибыла археологическая экспедиция, возглавлявшаяся академиком В. В. Данилевским. Экспедиция должна была определить местонахождение фабрики Ломоносова.

Экспедиция работала в Усть-Рудице пять летних полевых сезонов (1949 — 1953). Членам экспедиции удалось не только оконтурить все бывшие на месте фабрики сооружения, но и определить их размеры, конфигурацию, назначение. Извлечение из земли многочисленных производственных предметов: кусков смальты, художественного стекла, бисера — всего того, что называл Ломоносов галантереей, позволило представить масштабность производившихся на фабрике работ. Полевые разыскания экспедиции, дополненные изучением архивных документов, позволяют воссоздать картину деятельности Усть-Рудицкой фабрики чрезвычайно обстоятельно.

Всему тому, что сам знал и умел, Ломоносов обучил своих помощников — вчерашних крестьян, приписанных к Усть-Рудице указом императрицы. Педагог Ломоносов был изумительный. Об этом мы можем судить и по его подопечным в науках, и по его помощникам в производстве смальт и мозаик.

Как известно, в 1748 году Ломоносов воссоздал при Академии университет, жизнь в котором до того стараниями Шумахера едва теплилась. Этим учебным заведением — единственным тогда в своем роде — ученый руководил до своей смерти. После кончины Ломоносова прекратил существование и академический университет. Особенность ломоносовского учебного заведения состояла в том, что «пропуском» в него являлись не порода, не знатность, а способности, талант, трудолюбие. Учились в университете семинаристы старших классов, солдатские сыновья, дети сельского духовенства — священников, пономарей, звонарей. Состав университета был неизменно самым демократическим. Студентов Ломоносов знал лично, внимательно следил за успехами каждого в науках, искал и находил возможности для поощрения наиболее даровитых и прилежных. Поэтому и отдача ломоносовских питомцев наукам была значительной. Вспомним хотя бы первых профессоров Московского университета Н. Поповского, А. Барсова, Ф. Яремского, А. Константинова. Все они были учениками Ломоносова. Все внесли значительный вклад в развитие наук. Кроме того, эти ученые, придя в Московский университет, открытый благодаря хлопотам и настойчивости Ломоносова, привнесли в него и убежденность своего учителя в необходимости делать знания общедоступными.

Из других учеников Ломоносова выделялся Алексей Яковлевич Поленов — автор радикального сочинения «О крепостном состоянии крестьян в России». Хотя Вольное экономическое общество, куда было представлено в 1766 году произведение Поленова в виде конкурсного сочинения, и удостоило питомца Ломоносова одной из пяти наград, предусмотренных конкурсом, труд этот впервые был опубликован лишь столетие спустя — в 1865 году. Убеждения Поленова, что крестьянам необходимо «определить» «собственность в землях» и «уступить» им «полную власть над движимым имением и другими выгодами», не могли, разумеется, прийтись по вкусу в XVIII веке властям предержащим. Или другой ученик — В. Клементьев. Его работа «Об увеличении веса, получаемого некоторыми металлами после осаждения», обнаруженная уже в советское время биографом Ломоносова профессором Б. Н. Меншуткиным, оказалась интересной и сама по себе и дала, кроме того, представление о технике химических экспериментов в ломоносовской лаборатории. Идеи, высказанные в работе «Рассуждение о применении непрерывных дробей для нахождения квадратных и биквадратных корней» еще одного ученика Ломоносова — М. Софронова, дают основание нашим современникам утверждать, что именно Софронов является непосредственным предшественником крупнейшего математика Ж.-Л. Лагранжа. Таковы далеко не все названные питомцы Ломоносова в науке.

В 1755 году Усть-Рудицкая фабрика пополнилась 12 специалистами-питомцами ее владельца. О них в рапорте от 17 февраля Ломоносов писал: «Людей обучено разным мастерствам поныне следующее число: двое выдувальщиков для делания трубок к бисеру и стеклярусу, один гончар, четверо бисерников и пронизочников, кузнечному и слесарному делу один, рисованию обучался один и отдан в Академию наук учиться выдувать разные стеклянные цветки, также барометры, термометры делать из цветных стекол. Всех мастеровых 12 человек да работников 10 человек». Добавим, что каждому из этих мастеровых и работников передавалась частица знаний, трудовых навыков, всестороннего трудового мастерства Ломоносова. Руки у великого русского ученого были золотые, он вкладывал собственный труд во многие ремесла, вызывая уважение простого люда — мастеровых и работников.

Приобретшие разные специальности «мастеровые и работники» включались в производственный процесс. И хотя у них не было еще производственного опыта, хотя все производство носило экспериментальный характер, Усть-Рудица наращивала выпуск уникальной продукции. Об этом, в частности, говорит отчет Ломоносова мануфактур-конторе от 5 октября 1755 года. За первое полугодие этого года в Усть-Рудице было сделано:

«1) сорок пудов разноцветных стекол «для мусии и других галантерейных вещей, также и для проб ученических в разных мастерствах»; цена за пуд по 3 руб., всего на 120 руб.;

2)      сто тысяч «пронизок» (бус) из стекол различных цветов, общей ценой 30 руб.;

3) около одного пуда бисера; цена не установлена, так как «еще ученики не привыкли скоро делать, а особливо мелкого бисера»;

4) двадцать фунтов стекляруса из стекол различных цветов и трубок для ломки на стеклярус — 20 руб.;

5) тысяча «подвесок сквозных и с проволокою» (для серег) — 1 руб.;

6) сто пар «запонок для пробы» —1 руб.;

7) сорок «антиков для пробы»; цена для антиков, как и указанных далее «граненых композиций» и «ароматников», еще не была установлена;

8) тридцать пять «граненых композиций для пробы»;

9) двадцать «ароматников для пробы»;

10) «образ мусийской» апостола Петра площадью в 2 кв. фута (0,19 м2) — 200 руб.;

 

 

11) «мусийской нерукотворенный образ» в 8 кв. дюймов (5161 мм2) — 6 руб.».

Изготовлялось это все руками вчерашних крестьян. Среди них выделялись: выработчик смальт, делавший «четырехугольные куски для составления мусии» Кирилл Матвеев из Усть-Рудицы, выучившийся «рисовать и учиться мусийскому делу также и делать цветки из финифти»; Игнат Петров из Шишкина; Григорий Ефимов из Савольщины, который «гранил композиции и делал антики»; выдувальщик Юрий Томасов из Савольщины же; гончар Петр Андреев из Голубовиц и его земляк выдувальщик Тимофей Григорьев. В дальнейшем, по мере развития производства, к этим мастерам прибавились другие, у мастеров старшего поколения появились свои ученики. Ибо с годами производство в Усть-Рудице расширялось, росло, совершенствовалось. Посмотрим, что же помимо «мусийского художества», о котором разговор особый, производилось здесь и в каких количествах?

 

*       *       *

 

 

В начале июля 1757 года, представляя в мануфактур-контору очередной отчет о работе Усть-Рудицкой фабрики, Ломоносов приложил к нему образцы посуды, изготовленной его мастерами. Взыскательным чиновникам мануфактур-конторы предстояло оценить: «два карафина (графина) бирюзовых светлых; кружку бирюзовую с крышкою; чернильницу и песочницу бирюзовые; три блюдечка конфектных: одно синее, два бирюзовых; две чарки: одну бирюзовую, другую белую; пробу резанья на стекле Григория Ефимова».

Чиновники высоко оценили эти изделия. До раскопок, произведенных экспедицией Данилевского, можно было верить им на слово, поскольку сортовой посуды ломоносовского производства до сих пор ни в государственных собраниях, ни в частных коллекциях не опознано, хотя, судя по документам, в Усть-Рудице производилось 14 видов сортовой посуды: чернильницы, песочницы, штофы, ароматники, нюхательницы, чашки, кружки, стаканы, чарки, бокалы, цветники, блюдечки и т. п. Раскопки в Усть-Рудице позволили в значительной мере восполнить представление и о художественном совершенстве и о богатейшей цветовой палитре сортовой посуды, которую производили усть-рудицкие мастера.

Из земли, например, были извлечены три фрагмента. Когда их сложили, оказалось — это чернильница. Несмотря на то что чернильница была производственным браком из-за неравномерности толщины дна и стенок, видно, насколько изящна была форма этого, в общем-то, сугубо утилитарного предмета. Изготовлена чернильница из глухой полихромной смальты красно-сургучного цвета, обогащенного черными полосами различной ширины. Поверхность чернильницы глянцеватая, блестящая, как бы лакированная. По другим многочисленным материальным остаткам, извлеченным из земли, можно судить, каким изумительным мастером цветовых оттенков оказался Ломоносов. Такой же блестящей, лакированной, как и чернильница, были часть блюдечка и дно сосуда. Цвет их красно-оранжевый. Для придания большей декоративности в красно-оранжевые смальты вводилось более темное стекло. Получался яшмовидный рисунок. Таким оказался кусок набалдашника. Этот же рисунок создавался при добавке более светлых тонов к основной красно-оранжевой смальте. Наглядный пример тому темная красно-оранжевая пробка со слоями более светлой смальты, приближающейся к красной.

Декоративно также «лаковое» черное или приближающееся к глянцево-черному стекло. Эффектны изделия из желтого, желто-зеленого стекла. Посуда изготавливалась в Усть-Рудице и синего, голубого, бирюзового цветов. Совершенно бесподобен найденный фрагмент, снаружи окрашенный сильно насыщенным темно-синим цветом, внутри — светло-синим. Переходы от синих стекол к голубым и от синих к голубоватым тоже находили археологи при раскопках. Богаты оттенками голубые фрагменты, обычно приглушенных тонов. Здесь встречаются голубые с более темными прожилками, голубые разной степени насыщенности, иногда поверхность гофрированная. Кроме сортовой посуды из голубого стекла изготавливались набалдашники. бусы, застежки и другие «галантерейные» изделия. Зеленые стекла были большей частью прозрачные или полупрозрачные. Интересен извлеченный фрагмент из зеленоватого полупрозрачного стекла, в отраженном свете приобретающего бирюзовый цвет. Зеленая гамма представлена переходами от сильно насыщенных с небольшой желтизной до очень светлых зеленых тонов, переходящих даже в оливковую с нежным светло-коричневым отливом краску. Встречались в Усть-Рудице и комбинированные по цвету фрагменты. Так, например, один сосуд из голубоватого полупрозрачного стекла по верхнему краю был опоясан накладным пояском фиолетового цвета. Другой сосуд, оливково-серый, расцвечен красными пятнами. А найденный фрагмент набалдашника переливался пурпурным, фиолетовым, голубым и синим цветами. В своем искусстве Ломоносов добился поставленной цели — превзошел естественные камни: изделия Усть-Рудицкой фабрики можно было «чтить не ниже минералов».

 

*       *       *

 

Создавая Усть-Рудицкую фабрику, Ломоносов стремился избавить Россию от ввоза дорогостоящих иностранных изделий из художественного стекла — бисера, стекляруса, запонок и других. Все эти изделия изготавливались техникой выдувания. Наглядное представление об этом способе дает уже неоднократно упоминавшаяся нами грамота. Для стекляруса, бисера и пронизок выдувались с последующей растяжкой трубки, из которых и «наламывались» эти изделия. Чтобы каждая бусинка, каждая бисеринка была «ровной, чистой и окатистой», их требовалось еще «круглить». Вначале эта операция была чрезвычайно трудоемкой. В центре второго листа грамоты помещена миниатюра, изображающая этот очень длительный процесс. На ней купидон вручную оплавляет каждую из бусин. А чтобы отверстие в середине не заплавилось, каждая пронизка нанизана на металлическую палочку. Ломоносов долго искал способ ускорить эту операцию. К 1760 году он «сыскал надежный способ делать бисер, пронизки и стеклярус скорым образом». Упоминая о новом способе делать стеклярус в рапорте от 7 июля 1757 года, Ломоносов в числе образцов приложил к рапорту и «алой стеклярус». В официальном документе Ломоносов, разумеется, не стал раскрывать секреты «скорого способа», — вне всяких сомнений, новая технология «уплыла» бы за границу. Но что новый способ значительно увеличил и ускорил производство стекляруса — несомненно. Об этом свидетельствует ведомость о работах за первое полугодие 1766 года. Согласно ведомости, за 6 месяцев усть-рудицким мастерам удалось изготовить «2 пуда стеклярусу» на сумму 160 рублей. Для сравнения отметим, что ввоз стекляруса через Петербургский порт колебался в 1748 — 1762 годах от 7 фунтов до 29 пудов 20 фунтов в год.

Несмотря на трудности, освоили усть-рудицкие мастера и производство бисера. При изготовлении этого изделия Ломоносов также нашел-таки «скорый способ». Достаточно сказать, что к 1 августа 1757 года в Усть-Рудице скопилось непроданного бисера на сумму более тысячи рублей. В 1763 году Ломоносов задумал даже просить вышестоящие инстанции запретить ввоз бисера из-за границы. Правда, эту мысль ему пришлось оставить, поскольку значительное количество мастеров было отвлечено на изготовление мозаики — дела, которое Ломоносов считал важнейшим.

Беспрерывно экспериментируя, Ломоносов все более расширял ассортимент изделий, производившихся в Усть-Рудице. Цветовая палитра этих изделий была практически неисчерпаемой. Неустанные поиски привели к тому, что уже к 1758 году на фабрике, кроме бисера, пронизок, стекляруса, мозаичных образов, делали кружки, стаканы, подносы, графины, штофы, нюхательницы, чернильницы с песочницами, чашки. А еще через шесть лет к этим изделиям прибавились литые столовые доски, цветники, подвески, пуговицы, табакерки, каменья, шлифованные на подвески к серьгам, граненые камни, граненые композиции, «камни шлифованные наподобие гранату крупного» и прочее.

Казалось бы, материальные дела владельца фабрики должны быть блестящими. Однако, как это ни парадоксально, все обстояло иначе. Почему? У великого ученого полностью отсутствовали коммерческие способности, умение продать великолепные произведения своих мастеров с выгодой. Его попытки завязать деловые отношения с купцами давали мизерные результаты, его намерение в 1757 году организовать собственную лавку не увенчалось успехом. Предприниматель из ученого не получился.

Бедственное положение с деньгами грозило ликвидацией фабрики. Спасение могло быть в одном — казенные заказы на мозаичные художественные произведения для украшения церквей, государственных учреждений и общественных зданий. Ломоносов в октябре 1757 года обратился в Сенат. В определенной мере ему удалось добиться цели. Косвенно содействовала успеху непредвиденная случайность.

 

*       *       *

 

В ночь на 30 апреля 1756 года молния ударила в шпиль многоярусной колокольни Петропавловского собора — великого творения Доменико Трезини. Игла шпиля загорелась, а затем рухнула на крышу собора. Огонь проник на чердачное покрытие. Вспыхнул купол, языки пламени грозили перекинуться на внутреннее убранство собора. Пришлось срочно спасать иконостас работы выдающегося скульптора и архитектора И. П. Зарудного.

Об опустошениях, причиненных пожаром, первый историк Петербурга, очевидец этого события А. И. Богданов писал: «Петропавловский собор совсем сгорел. Впрочем, утварь церковная вся в целости вынесена. Иконостас, который был превосходной резьбы и архитектуры и богатой позолоты, хотя оный и весь выбран, но на многие и дробные части разломан, который, к исправлению своему, как чаятельно было всем, едва исправлен в совершенстве в надежде не имелося.

Часы, ох жаль!.. Итак, царствующий Санкт-Петербург ныне без органных часов остался. Впрочем, церковь каменным своим строением вся в целости осталась».

Все же разрушения были ужасающими: сгорели стропила, малый деревянный купол над алтарем, шпиль колокольни, который, падая, разрушил верхние яруса и разбил мраморный пол. В значительной степени пострадал и интерьер: «...под прикрытием крепких сводов вся живопись и картины в потолке, по стенам и в самом куполе со всею позолотою в целости невредимо остались все, но от описанного жару мало потемнели и пожелтели».

Через несколько дней после пожара последовал указ о немедленном восстановлении собора. Подобная поспешность в данном случае была оправданной: петербургский воздух, насыщенный избыточной влажностью, мог в короткое время разрушить внутреннюю отделку.

Пока шли строительные работы, был объявлен конкурс на лучший проект восстановления собора и колокольни. Участие в конкурсе приняли выдающиеся архитекторы того времени — С. И. Чевакинский. А. Ринальди, Ю. М. Фельтен, А. Ф. Вист. Все представленные варианты были отклонены, и собор было предложено «делать по-прежнему».

На начальном этапе восстановления собора возникла мысль превратить его в своеобразный мавзолей Петра Великого. Кто был автором этой идеи — сказать трудно. По всей видимости, когда Ломоносов обращался с ходатайством о предоставлении ему казенных заказов, эта идея уже существовала. Обнародована она была впервые в январе 1758 года, когда Петр Иванович Шувалов предложил в Сенате украсить стены Петропавловского собора мозаичными картинами, темами которых были бы наиболее значительные события петровской эпохи. Шувалов заявил, что в соборе нужно сооружать монумент, с украшениями пьедесталов, скульптур, полов, архитектурных деталей мрамором, яшмой, лазурью, позолотой. Поскольку в предложении Петра Шувалова упоминались мозаичные картины, ясно, что подразумевались ломоносовские усть-рудицкие мастера, — иных мозаичистов в России не было.

Предложение, исходившее от такого влиятельного лица, как П. И. Шувалов, Сенат встретил с одобрением. Петербургская Академия получила предложение сделать проект монумента. На обращение Сената Академия откликнулась через некоторое время сразу четырьмя вариантами, авторами которых были: академик Я. Штелин, архитектор И. Я. Шумахер, скульптор И. Дункер и живописец Д. Валериани.

Был еще один проект. Автор его не был ни скульптором, ни живописцем, ни архитектором. И тем не менее победителем в конкурсе оказался именно автор этого пятого проекта. Им был Михайло Васильевич Ломоносов.

С помощью учеников — Матвея Васильева и Ефима Мельникова — Ломоносов воплотил свою идею в художественно выполненную модель, сопроводив ее пояснительной запиской. Оригинальность замысла, своеобразие планового решения, пышность декора поразили членов Сената. Проект был принят, а высшее правительственное учреждение решило ассигновать на его воплощение в натуре невероятную по тем временам сумму — 148682 рубля. Чем привлек сенаторов ломоносовский вариант?

 

 

Его автор предложил отказаться от традиционных в таких случаях настенных балдахинов (в буквальном переводе с итальянского — полог, палатка), являвшихся частью интерьеров культовых сооружений. Ломоносовская композиция — самостоятельное архитектурное произведение. Представлялось решение Ломоносову таким: «...надлежит быть монументу на старом месте, и гробницам (Петра I и Екатерины I. — Г. Л.) возвышенным на пиедестале, затем что без балдахина будет казаться все весьма просто и государским гробницам без покровения неприлично. А настенные украшения от них отделятся, как нечто постороннее...»

Пьедестал предлагалось декорировать «наподобие камня порфира» с серебряным обрамлением, а сами оправленные позолоченным металлом гробницы представлялись Ломоносову покрытыми мозаичным набором «наподобие зеленого аспида». Колоннам, облицованным мозаикой «наподобие камня лазуря», надлежало встать на порфировых пьедесталах. Три из четырех фронтонов были парадными, свободно обозреваемыми зрителями. Автор предлагал украсить их мозаичными фигурами — аллегориями Славы, Вечности, Правды, заключив фигуры в «позолоченные гротесковые рамы». Между фронтонами под карнизами со всех сторон должны были встать четыре серебряные аллегорические статуи — Премудрость и Мужество, Трудолюбие и Постоянство, Правосудие и Милосердие, Любовь и Верность.

Монумент являлся центром сложной композиции. Помимо него предусматривались скульптурные портреты Петра I и Екатерины I на самостоятельных пьедесталах, устланных пунцовым бархатом. Стены собора и его купол должны были украсить 17 мозаичных картин. Их тематика — наиболее яркие эпизоды деятельности Петра и Екатерины, аллегорические сюжеты, олицетворяющие выдающиеся качества первого русского императора и его жены и преемницы.

Решение Сената о сооружении монумента по ломоносовскому проекту было отправлено на утверждение императрицы. Шло время, а согласия Елизаветы все не было. Подобная медлительность объяснима: Россия помимо своей воли оказалась втянутой в общеевропейскую Семилетнюю войну (1756 — 1763). Противоборство с агрессивной Пруссией требовало не только напряжения военных сил, но и чрезвычайных денежных расходов. Разумеется, заманчиво было соорудить на удивление всей Европе в самый разгар войны столь грандиозный монумент, но где взять деньги? Вовсе отказаться от его возведения — значит, принизить престиж государства, значит, показать, что борьба с Фридрихом II истощает ресурсы Российской монархии.

Ломоносов был пламенным патриотом России. Он прекрасно разбирался в государственных интересах Родины. Вероятно, патриотическими мотивами было обусловлено его решение составить новый вариант проекта монумента. На сей раз сметная стоимость его сооружения была значительно снижена. Утвержденный конференцией при императорском дворе 26 октября 1760 года проект предусматривал расходы в сумме 80764 рубля 10 копеек. Решение конференции в июне 1761 года было окончательно утверждено и Сенатом. Что же представлял собой новый вариант? Слово — самому Ломоносову: «Среди Петропавловского собора, под куполом, поставить гробницу на возвышении, подымающемся ступенями и уступами. Около оныя колоннад из четырех пар столбов со всеми украшениями римского ордена без особливых пьедесталов; на оном возвышении тумб, украшенный гирляндами, содержит на себе гробницу, на которой статуя отходящего от света Петра Великого...»

Напротив монумента Ломоносов предложил поставить скульптуру Гениус. Ряд скульптур в здании олицетворял Россию и Благодарность — на восточной стороне; Воспоминание и Удивление — на западной; Просвещение, повергающее Варварство, — на южной; Трудолюбие, одолевающее Зависть, — на северной. Здесь проектом предусматривалось установить на цоколях четыре символических скульптуры Гениев — Мудрости, Математики, Механики, Мореплавания. Перед Гениями — трофеи и над трофеями — пленники: швед, поляк, турок, перс.

Весь внутренний декор Ломоносов предлагал делать «из меди литой и где потребуется и кованой».

К сожалению, модели как первого, так и этого вариантов не сохранились. Однако, судя и по описанию, это было бы чрезвычайно интересное, сложное по композиции, пышное по декоративному убранству сооружение. Поражают его размеры: возвышение, квадратное в плане со стороной в 4 сажени, это в пересчете на современную систему мер 65 квадратных метров. Высота в метрической системе — 14 метров. Добавим, что, одобряя проект, Сенат рекомендовал отделать монумент редкими отделочными материалами; воспользоваться медью для облицовки колонн и архитектурных деталей, серебром для украшения гробницы, ляпис-лазурью покрыть стены собора, яшмой украсить плиту надгробия.

Установить монумент Ломоносов предлагал в среднем нефе (пролете) собора. Два крайних нефа задуманы были как своеобразные галереи, предназначенные для осмотра мозаичных панно. Однако ширина среднего нефа оказалась явно недостаточной для размещения в ней столь грандиозного памятника. Выяснив это обстоятельство, Ломоносов выступил со смелой идеей перестройки собора, осуществление которой привело бы к полному изменению внешних форм и внутреннего объема здания. Внутренние средние пилоны проектом предусматривалось разобрать, а наружные стены усилить пилястрами. Эти стены должны были стать основанием барабана 20-метрового диаметра с куполом, причем для улучшения освещения внутреннего пространства, и особенно монумента на барабане, предлагалось часто расставить окна.

Вес гигантского барабана с куполом вызывал увеличение горизонтальных напряжений. Это обстоятельство учитывалось в проекте: их предлагалось возложить на особые приделы вдоль наружных стен. Не отказался Ломоносов в проекте перестройки собора и от мысли украсить его стены мозаичными картинами, посвященными этапам жизни и деятельности Петра I. Их положение было тоже тщательно продумано. Двум самым громадным по размерам и главным по композиции панно — «Полтавской баталии» и «Азовскому взятию» — отводились северная и южная стены собора. В междуоконных простенках надлежало находиться «Начатию службы», «Избавлению от стрельцов», «Началу флота», «Отъезду в чужие края», «Спасению из Риги», «Сообщению с иностранцами», «Зачатию и строению Петербурга», «Гангутской победе», «Учреждению Сената», «Правлению четырех флотов» — иначе говоря, своеобразной мозаичной летописи жизни и «деяний Петровых». Все это мозаичное великолепие Ломоносов предлагал выполнить за шесть лет.

Глубокий учет статического равновесия, высочайшее мастерство в методике конструирования сложнейших систем, удивительную гармонию деталей и целого демонстрировал ломоносовский проект перестройки собора. Разве можно поверить, что автор его — не искусный зодчий, не умудренный долголетним опытом профессиональный архитектор? Правда, как мы знаем, ломоносовский проект не был осуществлен в натуре в силу целого ряда причин. Однако это нисколько не умаляет его достоинств, убедительно иллюстрируя еще одну грань гениальности Ломоносова — его художественные дарования. Обладая воображением, можно воссоздать картину целого по одной частице, воплощенной в реальность и дошедшей до наших дней, — по «Полтавской баталии». Предназначенная для северной стены Петропавловского собора, «Полтавская баталия» дает представление о грандиозности замысла русского самородка, являясь самостоятельным произведением, глубоко и проникновенно отображающим центральное событие борьбы Петра I с Карлом XII за выход к Балтийскому морю — разгром шведов под Полтавой 27 июня 1709 года.

Успех Ломоносова в творческом конкурсе способствовал преодолению денежных затруднений, тормозивших производство на Усть-Рудицкой фабрике. В июне 1761 года Ломоносов наконец получил «шесть тысяч рублев на строение мозаичных живописным художеством торжественных картин достославных дел... Петра Великого». Эта сумма и последующие за ней выплаты, которых определено было давать по 13460 рублей 68 копеек ежегодно, позволили погасить ссуду на строительство фабрики, рассчитаться с долгами, наконец-то перестать расходовать деньги на оплату работникам из собственного не слишком денежного кармана.

 

  • 1. Фут — мера длины, равная 12 дюймам (30,5 сантиметра). Фунт — мера веса, равная 409,5 грамма.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.