Мне очень повезло: с самых первых моих шагов в науке я встретился с людьми, необычайно ей преданными. Это были очень крупные ученые, которые не только внесли большой творческий вклад в науку, но и считали своей главнейшей обязанностью щедро и бескорыстно растить молодую научную поросль.
С. В. Вонсовский
(статья «Вечная молодость науки»)
Итак, в 1928 году он все-таки едет в Ленинград, поступать в тот же политехнический институт, на физико-механический факультет, где когда-то слушал молодого Иоффе его молодой отец. Едет, не запасаясь никакими бумажками, надеясь лишь на собственные знания, — эта святая и наивная вера только в свои силы характерна для него всегда.
В комнате представителя Наркомпроса по Ленинграду, в Мраморном дворце, — столпотворение! А прием — исключительно по путевкам от отделов просвещения. У него такой не было... Он возвращается в Ташкент и, не желая терять год, становится «подпольным» вольнослушателем Среднеазиатского университета, конечно, физико-математического отделения, сдает экзамены за первый курс — на второй его переводят уже полноправным студентом.
Однако летом 29-го Среднеазиатский университет ликвидируют. Грянул период американизации высшей школы, почему-то считалось, что для промышленного развития страны нужны больше узкие специалисты-инженеры, а не ученые с широким диапазоном.
Но Сергей уже не хотел быть инженером узкой специальности, его влекли просторные горизонты науки. Под влиянием бывшего петербуржца профессора Анатолия Евгеньевича Левашова, ведущего у них в САГУ теорию ошибок, основы квантовой теории, он, «отравленный физикой», причем уже именно ее теорией, снова едет на Север: тогда были оставлены только два университета — Московский и Ленинградский.
— Москва — это Вавилон, — скажет, провожая его, отец Василий Семенович. — Ленинград традиции, академическая культура. Ну, счастливо, сынок...
Профессор Сарапин, декан физического факультета, взял его «азиатскую» зачетку без особенного энтузиазма: еще один провинциал приехал завоевывать Северную Пальмиру. Но что-то, видно, задело старого декана в облике этого стройного юноши в простеньком, полушерстяном свитерочке. Может быть, высокий открытый лоб, или доверчиво распахнутые глаза, или тонкие нервные руки, быстро написавшие заявление на третий курс. А может, просто отличные отметки в зачетке:
— Ничего обещать не могу. Но на всякий случай зайдите. Часа через два.
Он пришел через два с половиной. Это были решающие для него 150 минут, которые и сейчас, спустя полвека, остались, живут в памяти. Он три раза прошел от университета, бывших Петровских коллегий, мимо загадочного сфинкса из египетских Гиз к Стрелке, к бирже и Нептуну с угрожающе поднятым трезубцем. Три раза туда и обратно. Он ходил и, как молитву, твердил клятву неизвестно кому, что если ему поверят, примут, то он докажет, им будут гордиться... Обычную, вечную клятву миллионов молодых людей на пороге жизни, которую дают все, но сдержать которую удается далеко не многим...
Он ходил через осенний, опадающий сырыми листьями, зябкий город. Город, который станет ему родным на всю оставшуюся жизнь не только милыми, студенческими и другими воспоминаниями, но и дорогими могилами. И не только Кулябко-Корецкого, его чудаковатого учителя музыки.
Здесь 31 декабря 1941 года умрет от голода его любимый дядя Александр Иванович Никульшин. Вслед за ним 12 апреля 42-го уйдет единственный брат Коля, Николай Федотьев, военпред завода: язва желудка и тот же голод — свой военный паек он менял на табак, не мог без курева. И последним погибнет от гангреноза племянник, курсант морской школы Володя Федотьев... Но и Сергей Вонсовский своими уральскими снарядами в какой-то мере содействовал спасению Ленинграда.
Он пришел к декану через два с половиной часа.
— А я думал, вы уехали в свой Ташкент, — сурово сказал Саранин. — Раз пришли — найдите старосту третьего курса Кучерова, пусть внесет вас в списки... Да, у вас тут нет справки о здоровье?
— Потерял, наверное, — скажет, покраснев, Сергей.
— Да ладно, — смягчится профессор. — Вы не красная девица. Надеюсь, выдержите наш климат. Хоть тут и не Ташкент.
Так он стал студентом ЛГУ.
Молодой Наполеон когда-то говорил своему другу профессору Монжу, основателю знаменитой Политехнической школы: «Нет более почетной и более полезной для народа деятельности, чем распространение знаний. Истинное могущество Французской республики отныне должно заключаться в том, чтобы не было ни одной идеи, ею не усвоенной...» Когда я представляю Ленинградский университет того времени, то становится ясно, откуда у нашего героя его главные черты: высокая человеческая культура, непреодолимая страсть к познанию и постоянная свободная работа на уровне мировых научных ориентиров.
Все это он взял у своих университетских учителей, у мощной в то время плеяды ленинградских физиков и математиков. Конечно, как у всякого студента, были у него и театр, и запойное чтение прекрасных книг, прежде всего певцов Петербурга — Пушкина, Гоголя, Достоевского, была, возможно, и студенческая любовь, печальная, счастливая и скоротечная, обязательно было упоенное музицирование в белые ночи на фортепиано Тамары Александровны Колпаковой, бывшей ученицы его отца, у которой он жил на Петроградской стороне. Все это было, но академик Вонсовский об этом ничего не сказал.
Зато он много и увлеченно говорил о своих учителях.
Это было «смутное время» для нашей высшей школы. Методы учения все время менялись: дальтон-план, бригадный метод, посещение лекций необязательно, главное — самостоятельная работа студентов над книгой и семинары, именуемые тогда на военный лад — «академбои».
Сам переживший это время, младший современник Вонсовского драматург Виктор Розов с известной долей юмора пишет («Юность, 1980, № 2): «В школе искали новые формы. Что ни год — новые. Как только мы не остались круглыми дураками, непостижимо!.. И дальтон-планом нас закаляли, и бригадным методом... Дальтон-план — это когда ты сам выбираешь себе, в какой класс ты хочешь сегодня идти. Хочешь — физика, хочешь — обществоведение, хочешь — химия. Хочешь — совсем не ходи, но за четверть сдай экзамены.
Бригадный же метод совсем был хорош. Класс (курс) разбивался на бригады по пять человек, на вопрос учителя из бригады отвечал один, отметка же ставилась всем. Так как чаще всего мы знали, о чем будет идти речь, то учил задание один, а всем предоставлялась вольная воля... Ученики (студенты тоже) могли изгнать любого учителя, если им он приходился не по вкусу. Должен сказать, что учителя знали это, побаивались учеников крепко и вели себя хорошо.
Пусть этот экспериментальный кавардак не покажется современным молодым людям кошмаром. Нет, жили мы весело, дружно, водки не пили, любили нежно, увлекались спортом, читали запоем, не пропускали ни одного фильма...»
Взявший у отца его уважение к хорошим традициям и критическое отношение к сомнительным новациям, студент Вонсовский и лекции не пропускал. Так он и сфотографирован после одной из этих лекций вместе со своими товарищами по курсу — стоит в верхнем ряду, светлые глаза, худое лицо и густые тогда волосы на косой пробор. А внизу, скрестив по-татарски ноги, сидит его будущий соратник Яков Шур — заметные уже тогда они были фигуры! Над их головами, на стенах, — лозунги: «Студенчество — в ряды ударных бригад!», «Курить и сорить в аудитории запрещается!..»
Он не слушал знаменитого Ореста Даниловича Хвольсона, почетного члена Российской академии. Тот был уже на пенсии. Сергей видел Ореста Даниловича только на его 80-летнем юбилее, когда тот сидел в кресле (ноги уже не держали) и его приветствовали знаменитые физики — Иоффе, Рождественский и другие. Но ему посчастливилось слушать блестящие, изумительные по форме чтения профессора математики Владимира Ивановича Смирнова, автора пятитомного «Курса высшей математики», любовно прозванного студентами «Мушкетером» — за его усы, бородку клинышком и гвардейский голос. Или лекции «Альпиниста» — так они звали Бориса Николаевича Делоне, прямого потомка личного врача Наполеона, излазившего за свою долгую жизнь все горы Кавказа. Выкатив от удивления глаза, он восторженным, часто срывающимся на писк голосом открывал им премудрости аналитической геометрии.
Но особенно захватили Сергея Вонсовского своими лекциями Петр Иванович Лукирский, Юрий Александрович Крутков, Владимир Александрович Фок, Всеволод Константинович Фредерикс. Чуть ли не первые в России «чистые» физико-теоретики.
В 1920 году Макс Борн писал из Франкфурта-на-Майне Альберту Эйнштейну в Берлин:
«Узнай о господине Ю. Круткове, который писал мне свою работу... она мне показалась превосходной. Отличный, должно быть, теоретик».
Высокую эту оценку я прочитал в переписке великих физиков еще до встречи с Сергеем Васильевичем.
— Речь там идет, вероятно, о статье Круткова об адиабатических инвариантах, — скажет академик Вонсовский, снова поразив меня своей удивительной эрудицией. — О его ранней статье. В наше же время Юрий Александрович переживал тяжелый период, в результате глубокой личной трагедии он потерял веру в жизнь. И только в общении с нами воспрял духом...
Крутков читал им классическую механику, которой прекрасно владел, раскрывая ее связь с волновой или квантовой механикой. С наукой, в ту пору новой. Книг, а тем более учебников по ней не было, и Юрий Александрович читал, ссылаясь на новейшие публикации в иностранных журналах. И только потом со студенческих стенограмм Вонсовский, Смирнов и другие прилежные теоретики составили и отпечатали на гектографе первый полный цикл его лекций.
Так же, по корректуре своей будущей книги о квантовой механике Дирака, читал им лекции профессор Владимир Александрович Фок, математик и философ в физике. Бывший артиллерийский офицер, контуженный во время мировой войны и почти утративший слух, он читал громко и самозабвенно, не глядя на часы, забыв обо всем, и студентам приходилось поднимать страшный гвалт, чтоб профессор понимал, что лекция кончена, и говорил, смущаясь:
— Что, уже звонок? Простите, а я и не слышал...
И, конечно, поражал их воображение Владимир Константинович Фредерикс, который, в отличие от своего ближайшего родича, бывшего министра двора графа Фредерикса, сроду не интересовался политикой, всего себя отдавая теории электричества. В безукоризненном черном костюме, с удлиненной головой мыслителя, увенчанной идеально прямым пробором, всегда подтянутый, он посвящал их в тайны электродинамики, уравнений Максвелла.
И добрые семена упали на добрую почву. Когда с третьего курса началась специализация, Сергей Вонсовский вместе с Палладием Павинским, Адрианом Смирновым и другими «книжниками» записался в группу теоретиков.
Но что же такое теоретическая физика? Приведем пусть не совсем глубокое, потому что первое, но в принципе правильное определение того ж О. Д. Хвольсона, данное им в его «Курсе физики» (т. I, Берлин, 1925). Он писал, что задача физики как науки, отражающей объективную действительность, сводится, во-первых, к получению данных опыта и, во-вторых, к раскрытию связей между ними (физических законов). В соответствии с этим физику можно разделить на две части: на экспериментальную и на теоретическую, то есть раскрывающую связи между данными опыта.
Но такое резкое разграничение физики началось только в XX веке в связи с сильной математизацией науки. Хотя уже уравнения Джеймса Максвелла, выведенные на основе опытных данных Майкла Фарадея (оба творили в XIX веке), были чистейшей теорией, ибо выражали в математической форме единые законы для электрических и магнитных явлений — законы электродинамики. Но ни Максвелл, ни, конечно, Фарадей еще не были чистыми теоретиками.
Теоретики появились тогда, когда стало возможно, только решая уравнения, предсказать новые явления или закономерности в той или иной области физики. Естественно, что уравнения эти и задачи, их математический аппарат становились все сложнее и требовали специальной и долгой подготовки — так же, как гигантское усложнение техники эксперимента потребовало от экспериментатора более узкой специализации и такой же большой подготовки. Кажется, что пути экспериментаторов и теоретиков разошлись. Но это не так, между ними — великий парадокс! — теснейшая прямая и обратная связь, ибо эксперимент и теория, «разойдясь», все-таки «не могут жить друг без друга».
Для студента Вонсовского настала пора решения усложняющихся задач и теоретических «витаний», бескомпромиссных споров не только между собой, но и с молодыми преподавателями на семинарах — с Брусианом, Бронштейном, Гамовым. Именно на семинар Гамова, молодого, талантливого, но, страдающего известной русской болезнью — несобранностью, придет как-то Лев Ландау, уже восходящее тогда светило теоретической физики.
Итак, шло накопление знаний, формирование интеллекта. Однако неясно было главное — чем все-таки предстоит заниматься? У экспериментаторов понятно: через опыт в лаборатории узнавать природу вещей. А у теоретиков? Преподавать в вузах, писать книги? Но для этого они мало знают... И вот грянуло распределение.
Адриан Смирнов — в Петрозаводский лесной, Сергей Вонсовский — в Омский сельскохозяйственный техникум... Я не знаю, как сложилась бы жизнь у техникумовского учителя физики Вонсовского. Думаю: рано или поздно он своего достиг бы. Ведь воля большого человека, будто стрелка у компаса, устремлена всегда в одном направлении — к совершенству. Но могли быть и задержки в пути, и аномалии, уводящие в сторону.
Судьба не стала испытывать его — она послала счастливый случай. Тот самый случай, который является проявлением закономерности.
Как раз в это время академик Иоффе, глава Ленинградского физтеха, думая о создании такого же института на Урале, поделился своими мыслями с товарищами и бывшим своим учеником профессором ЛГУ Петром Ивановичем Лукирским, который по вечерам работал в лабораториях физтеха:
— Вот хотим создать такой институт. С экспериментаторами вроде все в порядке. А вот теоретиков нет, хоть плачь.
— Подожди плакать, Абрам Федорович. Есть теоретики. У нас закончили курс отличные ребята. — И Петр Иванович назвал несколько фамилий.
На другой день Иоффе и гипотетический директор Уралфизтеха Миша Михеев были в кабинете ректора ЛГУ:
— Отдайте нам этих ребят!
— Не могу. Распределение есть распределение.
— А Урало-Кузбасс есть Урало-Кузбасс! — не сдавался Иоффе. — И его промышленности нужна своя наука...
В общем, «откричали» их физтеховцы. А «виновники этого крика», ничего не подозревая, прощались между тем с любимым Ленинградом, стремясь напоследок надышаться его воздухом. Бродили по набережным, ели мороженое на Невском, сидели в киношках. И тут в кинотеатре «Баррикады», на первом звуковом советском фильме «Путевка в жизнь», и отыскал их сокурсник Павел Синицын:
— Пляшите, ребята! Вас в физтех направляют!..
Впрочем, предоставим слово самому Сергею Васильевичу:
— Все мы в глубине души мечтали попасть в ФТИ и остро завидовали тем нашим товарищам по курсу, которым посчастливилось быть там на практике. Помню, как мы по приглашению этих товарищей пришли в ФТИ и с каким благоговением осматривали лаборатории и встречались в коридоре с уже знаменитыми для нас учеными — Я. И. Френкелем, Я. Г. Дорфманом, И. К. Кикоиным — и другими учениками Иоффе. Но самим работать рядом с ними было непостижимой мечтой. И вдруг чудо случилось...
— Вас Иоффе к себе берет! — кричал Павел Синицын.
Для Сергея Вонсовского имя Иоффе было особенно значительным, даже легендарным. Помните, еще ребенком он слышал от своего отца о петербургском чудо-ученом, ученике Рентгена!.. А потом, уже студентом Среднеазиатского университета, он стоял в длинной очереди в библиотеке за учебником Иоффе, который был тогда в Ташкенте в единственном экземпляре. А потом он увидел его и своими глазами, когда Абрам Федорович выступал на юбилее О. П. Хвольсона.
«Внешне на этом юбилее А. Ф. выглядел прекрасно. Меня очень поразила какая-то внутренняя деликатность и доброжелательность А. Ф., увидев его, можно было сразу сказать, что это очень добрый человек, от которого можно ожидать самого хорошего отношения. В этом я и убедился полностью, когда близко познакомился с ним лично» (С. В. Вонсовский. Ответы на вопросы анкеты к 100-летию А. Ф. Иоффе).
Таким образом, из легенды Иоффе стал объективной реальностью. 31 мая 1932 года вышел приказ о зачислении Вонсовского и его товарищей инженерами третьего разряда в новый институт — Уралфизтех. И они сразу попали под начало Якова Ильича Френкеля, первой фразой которого было:
— Смелей, молодые люди! Не боги горшки обжигают...
«Это был не только большой ученый, но и прекрасный, добрый человек необыкновенного обаяния. Он как-то сразу обласкал нас, неопытных птенцов в науке, и вселил надежду в хорошее будущее. Это была встреча родного отца с детьми — все наше смущение и неуверенность сразу улетучились сами собой. Первое задание Я. И. заключалось в том, что он на листке, вырванном из ученической тетради, написал нам список всех основных работ зарубежных и советских авторов по квантовой теории твердого тела, которые мы должны были прочитать. Тетрадного листка вполне хватило. Теперь число этих работ исчисляется не десятками и сотнями — тысячами» (С. В. Вонсовский. Вечная молодость науки).
Яков Ильич привлек их к участию в семинаре, которым попеременно руководили или он сам, или Иоффе. Особенно запомнился юным теоретикам семинар, на котором Иоффе рассказывал о новой работе английского физика Чедвика, об открытии им нейтрона — элементарной частицы, призванной сыграть революционную роль не только в физике, но во всей нашей жизни. Учеба для Сергея еще продолжалась.
В середине сентября 1932 года, в месяце, на который в жизни Вонсовского пришлись важнейшие события, их ждал настоящий праздник физики. В ЛФТИ состоялась международная конференция по твердому телу, на которой они увидели всемирно известных теоретиков — Дирака, отца и сына Брэггов, Пайерлса, впоследствии обратившего внимание на одну из первых статей Вонсовского и Смирнова.
Там же, на конференции, в золотую пору бабьего лета произошла, пожалуй, самая значительная встреча в жизни Вонсовского. Юных теоретиков познакомили с лобастым, в сильных очках парнем, почти их ровесником. Он назвался Семеном Петровичем и предложил прогуляться по парку вокруг физтеха. Потом эти прогулки в перерывах между заседаниями стали повторяться, все больше увлекая слушателей эрудицией, пронзительным умом и острой громкой речью очкастого собеседника.
Но вот конференция закончилась, и 26 сентября выходит приказ, согласно которому группа теоретиков Уралфизтеха направляется в Свердловск на самостоятельную работу. И тут выяснилось, что руководителем их группы как раз и станет их удивительный новый знакомец.
Добавить комментарий