В ноябре 1750 года Ломоносов выполнил, как он сам считал, гражданский долг, завершив создание трагедии, исполненной национально-патриотическим пафосом. Ломоносовская «Тамира и Селим» вызвала восторг при дворе. Дважды (1 декабря 1750 и 9 января 1751 года) трагедию ставили в дворцовом театре. Трагедия в течение короткого промежутка времени была издана «двумя тиснениями». Эти два переиздания свидетельствовали и об успехе трагедии у русских читателей.

В Академии «Тамира и Селим» вызвала разную реакцию. Русских ученых трагедия привлекла темой — показом победы русских войск во главе с Дмитрием Донским над татарами на Куликовом поле. У противников пьеса, наоборот, вызвала раздражение, ибо появилась, по их мнению, в самый неподходящий момент.

Вольтер в свое время обронил афоризм: история — это политика, опрокинутая в прошлое. К моменту появления «Тамиры и Селима» многие проблемы русской истории приобрели политическую остроту, до предела накалявшую атмосферу в академическом историческом собрании. Полемика на заседаниях исторического собрания бывала до того страстной, что подчас почтенные члены собрания не выдерживали и дело доходило до рукопашных схваток. Эта далекая от академической пристойности и тишины обстановка вызвала даже в уставе (регламенте) Академии появление специального пункта: «Академики противного между собой мнения в деле ученом должны пристойные чести споры иметь и почитать всяким образом то место, где присутствуют; а в противном случае конференц-секретарь, пристойным образом в должности прокурора, запретить может, и о том президенту отрапортовать». Правда, богатырю Ломоносову рукопашные схватки были не страшны (за что, кстати, он пользовался «уважением» среди своих более слабых коллег). Не боялся рукопашных и гигант, тоже горячий и вспыльчивый Герард Фридрих Миллер, из-за которого главным образом и разгорелись в это время страсти в историческом собрании.

 

 

Что же накаляло страсти? В чем была причина раздора? Причин было множество, но основных несколько.

Вначале сыр-бор разгорелся из-за «сочинения» некоего Петра Никифоровича Крекшина. Историк-самоучка, стремясь приобрести себе политический вес, представил в 1746 году в Сенат рукопись, озаглавленную «Родословие великих князей, царей и императоров». В рукописи Крекшин, явно фальсифицируя факты, доказывал, будто царствующая династия Романовых весьма древнего рода и ведет свое происхождение от Рюриковичей. Сенат переправил для оценки опус Крекшина в Академию наук.

Рукопись историка-самоучки попала к Миллеру, который резко отрицательно отозвался о ней. Кроме того, сочинение Крекшина рассматривалось специально созданной для этой цели комиссией в составе Ф. Г. Штрубе де Пирмонта, В. К. Тредиаковского и М. В. Ломоносова. Мнение ученых было единодушно: сочинение Крекшина грешит против исторической истины. Отрицательные отзывы вызвали доносы Крекшина в Сенат. Завертелась на долгие годы кляузная карусель.

Другим поводом для разногласий послужило сочинение Миллера «Происхождение народа и имени российского», полемика вокруг которого во время создания «Тамиры и Селима» была в самом разгаре. В сочинении Миллера проводилась мысль о якобы норманнском происхождении русского народа. Впрочем, теория норманнского происхождения русского народа и так называемое призвание варягов на управление якобы неспособными на это восточнославянскими племенами бытует до нашего времени и до сих пор то и дело всплывает на поверхность в псевдонаучных кругах Запада.

Летописный сказ о призвании варягов имеет свою многовековую историю и сложную эволюцию в объяснении появления на Киевском великокняжеском престоле полулегендарного предводителя варяжской дружины Рюрика — основателя доромановской династии князей и царей из рода Рюриковичей.

В домонгольский период, когда восточноевропейские княжества, объединяемые понятием Русь, стали распадаться, имя Рюрика в устах киевских летописцев звучало как символ единения местных княжеств вокруг Киевского государства. В борьбе с Византией за независимость не только подчеркивалось, но и выпячивалось скандинавское происхождение Рюрика.

В эпоху феодальной раздробленности и в начальный период возникновения Московского государства политические и связанные с ними идеологические акценты изменились. В тот период Русь боролась за византийское наследство. Торговые и иные связи со скандинавским севером были прочны и не нуждались в идеологическом подкреплении. Главные историко-политические концепции этого периода — теория «Москва — третий Рим».

Оттоманская Порта, возникшая на месте поверженной Византии, свержение татаро-монгольского ига повернули экономические и внешнеполитические симпатии Московской Руси в третью сторону — на Запад. Вновь в летописных сочинениях начинает звучать имя Рюрика. Однако истолкование происхождения династии Рюриковичей связывается в это время не со Скандинавией или Византией, а с Римом. Согласно новой версии, древнеримский император Август назначил своего родича Прусса правителем прибалтийских земель. В 14-м колене от Прусса появился Рюрик. Подобная генеалогия придавала Рюриковичам ценившуюся в то время древность происхождения рода, а кроме того Московская Русь, согласно этой концепции, имела общее историческое прошлое с Западной Европой, что идеологически оправдывало усилия государства в борьбе за выход к морю.

Это событие, свершившееся в петровскую пору, повлияло и на отношение к римской концепции рода Рюриковичей. Упоминание о Рюрике исчезло из русских исторических сочинений. Возродил Рюрика и вместе с ним весь так называемый варяжский вопрос немецкий историк на русской службе Готлиб Зигфрид Байер. Прочитав враждебными России глазами летописное известие о Рюрике, Байер в ряде статей, опубликованных в «Комментариях» Петербургской Академии, стал доказывать, что русские не были способны создать русское государство, что Россия якобы могла стать Россией только с помощью иноземцев. Сочинения Байера сочувственно воспринимались биронами, аннами леопольдовнами и прочими иноземцами, занявшими ключевые позиции в русском государстве после смерти Петра Великого.

Прежде чем вернуться в ломоносовское время, скажем, как решается советской исторической наукой пресловутый норманнский вопрос. Чрезвычайно убедительно пишет об этом в наши дни виднейший советский историк Михаил Антонович Алпатов. В одной из его последних фундаментальных работ «Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII — первая четверть XVIII века» по данному поводу на странице 423-й говорится следующее: «Он (то есть варяжский вопрос. — Г. Л.) был делом политики, но никак не науки.

Что касается до науки, тут дело довольно просто. Не надо сваливать в одну кучу два вопроса: о создании киевского государства и — о династии. Это два совершенно разных вопроса — и по масштабам и по их историческому значению. Киевское государство, как и всякое государство, создавалось долгими столетиями, оно никак не могло быть создано лихим набегом варяжской дружины. Но варягам, вершившим свой разбой и на пути «из варяг в греки» и в самой Западной Европе, удалось посадить сначала в Новгороде, а затем в Киеве свою варяжскую династию, очень скоро ославянившуюся. Варяги «растворились» среди славян. Так было в Нормандии, где сейчас живут французы, так было в Королевстве обеих Сицилий, где сейчас живут итальянцы, и даже более «солидный» захват Англии норманном Вильгельмом Завоевателем не заставил англичан перестать быть англичанами. Норманны были слишком немногочисленны, а уровень их общественного развития был слишком невысок, чтобы они смогли оставить заметный след в формировании, государственного строя Европы и в этногенезе европейских народов. С точки зрения науки никакой проблемы варягов, из-за которой следовало бы ломать копья столетиями, не существует».

Так советская историческая наука зачеркивает «варяжский вопрос».

Ярым противником антиисторической концепции был Михайло Васильевич Ломоносов. Он решительно выступил против сочинения Миллера, подхватившего и развившего в своем сочинении мысли Байера.

У всех специалистов, занимающихся проблемами русской истории и историей русской культуры, отношение к Миллеру сложное и не однозначное. Очень крупной и значительной фигурой в разных областях гуманитарных наук был этот уроженец Германии.

Участник Камчатской экспедиции, Миллер в течение десятилетия собирал в Сибири ценные архивные материалы, отражавшие разнообразные стороны прошлого Сибири и всей России. До сих пор бесценные материалы этого ученого (так называемые портфели Миллера) служат для историков и этнографов, филологов и представителей других наук неисчерпаемым источником сведений, в том числе фундаментальная «История Сибири». Миллер одним из первых привнес в историческую науку методы критического сопоставления различных источников, явившись, таким образом, одним из основоположников современной исторической науки. Однако в его сочинениях встречались не только фактические неточности, вызывавшие возражения его современников; в них были концепции, противоречившие исторической истине. Страдала этим недостатком и работа Миллера «Происхождение народа и имени российского».

Ломоносов, указав на неточности этого сочинения Миллера, отметил главный его недостаток — развиваемую в нем байеровскую теорию о норманнском происхождении русского народа. Подхватив измышления Байера, Миллер пошел еще дальше и заявил, что даже само слово Русь — норманнского происхождения.

Миллер встретил критику Ломоносова и некоторых других членов исторического собрания, что называется, в штыки. Более года на долгих 29 заседаниях продолжалось обсуждение работы Миллера. Впоследствии об этом эпизоде в жизни Академии Ломоносов рассказывал так: «Речь Миллерова отдана на рассмотрение некоторым академическим членам, которые тотчас усмотрели немало неисправностей и сверх того несколько насмешливых выражений в рассуждении российского народа, для чего оная речь и вовсе отставлена. Но Миллер, не довольствуясь тем, требовал, чтобы диссертацию его рассмотреть всем академическим собранием, что и приказано от президента. Сии собрания продолжались больше года. Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в собрании палкою и бил ею по столу коференцскому. И, наконец, у президента в доме поступил весьма грубо, а пуще всего асессора Теплова в глаза бесчестил. После сего вскоре следственные профессорские собрания кончились, и Миллер-штрафован понижением чина в адъюнкты».

О своей позиции в полемике с Миллером Ломоносов писал, что он выступил против его сочинения «не по пристрастию и невзирая на лицо, но как верному сыну отечества надлежит». Действительно, не по пристрастию выступал Ломоносов против Миллера не только за его норманнизм. Справедлив был упрек Ломоносова в тенденциозном подборе источников Миллером. «Обещается он иностранных авторов тут приводить, — отмечал Ломоносов, — где своих недовольно; однако в противность того российских авторов не токмо просто, но нередко с поношением опровергает». В результате, по наблюдениям русского ученого, в сочинении Миллера оказались намеренно выпяченными все неудачи славян.

Полемика в Академии привлекла внимание и двора. Именно к этому времени, с нашей точки зрения, относятся беседы Ломоносова о проблемах русской истории с императрицей и Иваном Шуваловым. Сказанное подтверждает, в частности, письмо ученого И. И. Шувалову от 10 сентября 1751 года, где, между прочим, сообщается как о предмете давно обоим известном о работе Ломоносова над «планом Российской истории».

Главный исторический труд Ломоносова — «Древняя Российская история». Работа над ней с перерывами продолжалась с 1751 года почти до самой смерти ученого. Столь большой срок объясняется не только тем, что Ломоносову приходилось заниматься и другими науками. Мешала занятию историей нервная обстановка, мешали недоброжелатели, особо пристрастно и ревниво относившиеся к этой стороне деятельности Ломоносова.

«Древняя Российская история», другие исторические труды Ломоносова явились замечательным вкладом в развитие исторической науки, многие его положения сохраняют научное значение и поныне. Оценивая вклад Ломоносова в развитие исторической науки, видный советский историограф профессор С. Л. Пештич писал: «Ломоносов, опираясь в историографии на Татищева, а в источниках — на русские летописи и свидетельства античных и средневековых писателей, сформулировал для своего времени целостное представление о происхождении славян, русского народа и древнерусского государства. Положение Ломоносова о древности славян в Европе, о сложном составе русского народа, образовавшегося за счет смешения «старобытных в России обитателей» — славянства и чуди (финно-угорские племена) при преобладании славянского элемента, в общем теоретическом плане не отвергается нашей наукой. Также принята в науке последних десятилетий точка зрения Ломоносова о происхождении термина «Русь», который, по его мнению, значительно древнее варяжских князей и связан географически с Югом — то есть с Причерноморьем и Приазовьем, но не с варягами. Нет необходимости говорить о мнении Ломоносова о великом историческом значении славянских народов в истории Европы. Стоит, может быть, только напомнить, что его суждение о роли славян в разрушении Восточно-Римской империи также прочно утвердилось в историографии нашего времени».

Во имя истины Ломоносов не боялся вступать в полемику с самыми именитыми, самыми авторитетными противниками. От этого историческая наука только выиграла.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.