В 1735 году Иоганн Альбрехт Корф, всего лишь несколько месяцев возглавлявший Санкт-Петербургскую императорскую Академию наук, обратился с представлением в Сенат, чтобы это высшее правительственное учреждение распорядилось «из монастырей, гимназий и школ в здешнем государстве двадцать человек, через означенных к тому от Академии людей, выбрать, которые столько научились, чтоб они с нынешнего времени у профессоров сея Академии лекции слушать и в высших науках с пользою производить могли».

15 октября 1735 года Сенат «соблаговолил» предписать Московской славяно-греко-латинской академии выбрать 20 учеников наиболее в «науках достойных» и препроводить их в Санкт-Петербург. Духовное начальство с неохотой отобрало лишь 12. В списке отправляемых в Петербург значились Василий Лебедев, Яков Виноградов, обучавшиеся в классе богословия; Александр Чадов, Дмитрий Виноградов, Иван Голубцов, Михайло Ломоносов — ученики «класса философии»; Прокопий Шишкарев и Семен Старков — «из риторики» и Алексей Барсов, Михайло Коврин, Никита Попов — «пиитики».

Подбор отправлявшихся в Петербург оказался чрезвычайно удачным. Из всех них выросли впоследствии превосходные специалисты: переводчики, корректоры, помощники академиков — «лабораторы», а некоторые из членов этой группы оставили заметный след в истории отечественной науки. Никита Иванович Попов стал впоследствии видным астрономом, достиг профессорского звания. Создателем русского фарфора, выдающимся химиком-технологом стал Дмитрий Иванович Виноградов, основатель Петербургской «Порцелиновой мануфактуры» (ныне фарфоровый завод имени М. В. Ломоносова).

23 декабря 1735 года отставной прапорщик Василий Попов выехал со своими подопечными из Москвы и в первый день нового, 1736 года группа прибыла в новопрестольный город Санкт-Петербург.

Михайло Васильевич Ломоносов встретился с северной столицей в возрасте 24 лет. «Граду святого Петра» даже по меркам человеческой жизни было тогда тоже немного лет — он был всего на восемь лет старше Ломоносова. Но и за столь короткий промежуток времени, всего за три с небольшим десятилетия, Петербург вырос в один из крупнейших городов Российской империи с почти 70-тысячным населением (точнее, по переписи 1737 года, здесь проживало 68 тысяч жителей), со своим, резко отличным от всех остальных городов России неповторимым обликом.

Прежде всего вчерашних москвичей, привыкших к облику привольно раскинувшейся на холмах, бугорках и пригорках первопрестольной столицы, должна была поразить удивительно ровная местность, на которой расположился Петербург. Московским прихотливо изгибающимся улицам, многочисленным тупикам, проулкам и закоулкам резкий контраст представляли строгая прямизна магистралей новой столицы, простор площадей, прямые линии каналов.

Совсем непривычными в сравнении с московской пестротой были здания. Глядя на них, можно было сразу понять, к каким сословиям принадлежали их жители. На окраине столицы стояли бревенчатые «малые дворишки» и аккуратные деревянные бараки — казармы «работного люда и мастеровых». Далее шли дома, в которых жили люди «податного сословия». Каждый такой одноэтажный дом имел дверь, выходящую на улицу, и четыре окна по фасаду. Ближе к центру чаще попадались более вместительные и более нарядные — тоже одноэтажные, но уже с трехоконным мезонином в центре, который выделялся входной дверью. Облик этих домов с их украшенными наличниками окнами, выходящими на улицу, говорил о том, что здесь живут зажиточные. В центре города были нарядные, украшенные четко ритмующимися пилястрами и лопатками двух- и трехэтажные здания именитых и дворцы знатных горожан.

Но не только здания выглядели необычно. Таких, как в Петербурге, приусадебных садов, парков не было больше нигде в России. Аллеи, подчиняясь законам геометрии, то вытягивались прямыми лучами, то вписывались в безукоризненные окружности. Деревья и кустарники садов и парков не росли привольно, как бог на душу положит, а, выстроясь словно по ранжиру, то стояли ровной гладкой стеной, то представляли собой пирамиды, шары, кубы, другие геометрические фигуры.

Оказавшись на Неве, каждый понимал, что он попал в центр города. Это подчеркивалось великолепными дворцами, стоявшими на невских берегах; на это указывал касающийся, казалось, низких облаков стройный шпиль Петропавловского собора. Об этом говорил, наконец, ансамбль Стрелки Васильевского острова — цель путешествия Михайлы Ломоносова и его товарищей. А широкий простор Невы, который ни в какое сравнение не шел с Москвой-рекой, должен был напоминать Ломоносову родную Северную Двину.

 

*      *      *

 

Принял прибывших глава академической канцелярии Шумахер. О чем беседовал Шумахер с приезжими — неизвестно, зато некоторые косвенные данные говорят о том, что академическое начальство не особенно хотело возиться с молодым российским пополнением академической гимназии. Об этом, в частности, свидетельствует рапорт академии в Сенат, в котором содержалось требование об отпуске средств для содержания новоприбывших, в том числе и на найм «свободной квартиры». А поскольку правительство Анны Иоанновны и раньше не очень щедро субсидировало Академию, то в надежде, что денег в данном случае выделено не будет, рапорт предлагал такое решение: «Буде же суммы на оных отпущено не будет, то б велено было оных учеников куда надлежит отослать возвратно».

Однако маневр академической канцелярии не удался. Сенат выделил средства на содержание, причем средства по тем временам немалые. 3 февраля 1736 года штатс-конторой им было отпущено 300 рублей «до будущего указу». По реестру Академии наук эти деньги надлежало расходовать следующим образом: «на стол» ежемесячно на каждого по 5 рублей, «на рубахи» следовало купить 576 аршин полотна, на «наволоки» 600 аршин, на «утиральники» — 48 аршин.

Кроме того, каждому студенту предусмотрено было купить по столу.

Первые недели пребывания в столице пролетели в хлопотах по устройству, в знакомстве с Академией, в усердном штудировании наук.

Два с половиной месяца студенты жили в самой Академии наук, затем для них были наняты «на Васильевском острове, в первой линии, идучи от Большой Невы реки по левой стороне... наличные (выходившие на улицу. — Г. Л.) палаты о двух аппартаментах». Кроме этих сведений о местожительстве Ломоносова известно, что оно находилось «подле кадетского корпуса». Здание принадлежало новгородской епархии, и располагался здесь двор новгородских семи монастырей. Можно точно указать лишь место, где провел последние месяцы пребывания в Петербурге перед отъездом в Германию молодой Ломоносов. Сейчас здесь между 1-й и 2-й линиями разбит сквер, в центре которого возвышается 22-метровый обелиск «Румянцова победам», установленный в 1818 году в честь побед замечательного русского полководца П. А. Румянцева-Задунайского. О внешнем виде монастырского подворья судить в наше время невозможно — никаких документальных материалов до нас не дошло. Зато о двух других зданиях — Кунсткамере и бывшем дворце Прасковьи Федоровны, с которыми связано пребывание Ломоносова в Петербурге в 1736 году, можно сказать более обстоятельно.

 

*      *      *

 

Дворец покойной вдовы брата императора Петра I царицы Прасковьи Федоровны принадлежал тогда Академии. В строительстве его участвовали архитекторы Кьявери, Земцов и другие.

Это было одно из красивейших сооружений Петербурга XVIII века и первых двух десятилетий XIX века.

Дворец был строго симметричен, что подчеркивалось тремя ризалитами. Фасад центрального ризалита украшали сдвоенные пилястры, кроме того его доминирующее положение было оттенено нарядным высоким крыльцом. Два боковых ризалита архитектурно решались более скромно: их углы были подчеркнуты рустованными лопатками. Дворец занимал чрезвычайно удачное положение на Стрелке острова. В 1826 — 1832 годах на его месте архитектор И. Ф. Лукини построил здание южного пакгауза Биржи (ныне Зоологический институт АН СССР). Видимо здесь, во дворце, жил Ломоносов в первые дни по приезде в Петербург.

Многократно бывал во дворце Прасковьи Федоровны Ломоносов и по учебным делам, изучал также его помещения в силу природной любознательности. Заглядывал он в типографию, которая размещалась в первом этаже левой части здания, захаживал в инструментальные мастерские и токарню, находившиеся в правом крыле первого этажа. Часами пропадал Ломоносов в книжной лавке, которая занимала центральную часть первого этажа. Книжная лавка, где посетителям разрешалось подолгу просматривать книжные новинки, отчасти заменяла академическую библиотеку, куда бывших москвичей не пускали, так как они не были зачислены ни в гимназию, ни в университет.

Здесь, в академической книжной лавке, Михайло Ломоносов приобрел 29 января 1736 года только что появившийся в продаже трактат В. К. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению Российских стихов с определениями до сего надлежащих знаний».

Особое внимание бывшего помора привлекал географический департамент, располагавшийся на втором этаже дворца Прасковьи Федоровны. Заглядывал он и в рисовальные и «грыдыровальные» (гравировальные) классы, в палаты для печатания «грыдырованных фигур». Все эти помещения тоже находились на втором этаже. В перерывах между занятиями с любопытством и невольным почтением заходил Михайло Ломоносов в Большую залу конференций в центре здания.

Еще большее внимание Ломоносова привлекло здание, соседнее с дворцом Прасковьи Федоровны, — Кунсткамера. Его строили архитекторы Маттарнови, Гербель, Кьявери, Земцов. Основанная Петром I как собрание «монстров, раритетов и натуралиев», Кунсткамера была крупнейшим естественнонаучным музеем Европы. Она также принадлежала Петербургской Академии наук. Помимо музея здесь располагалась и обширная академическая библиотека.

К приезду Ломоносова в Петербург в Кунсткамере заканчивались работы по оформлению деревянных лестниц на башне и балконов, спроектированных Конрадом Оснером. Частичные переделки в здании продолжались и позднее, но в начале 1736 года Кунсткамера приобрела уже тот внешний вид, который она имеет и поныне.

 

 

При весьма внушительных размерах (ширина свыше 15 метров, длина более 95 метров, общая высота 27,44 метра) здание выглядит удивительно стройным. Композиционно оно распадается на три части: на центральную высотную часть с башней и на два примыкающих к центру симметричных крыла. Башня, в свою очередь, тоже трехчастная. Карниз нижней части башни выше карнизов прилегающих корпусов, что сразу подчеркивает доминантное значение центра композиции. Низ башни имеет сложную конфигурацию: главная сторона ее ограничена вогнутой кривой, а боковые расположены под углом к общей линии фасадов. В средней части мотив изогнутых кривых сохраняется в несколько измененной форме. Завершает композицию удлиненный, благородных пропорций цилиндр башни. Оригинально контрастное противопоставление всех трех элементов башни. Подчеркнуто резкие переходы от спокойной стройной высотной части к легкой, изящной форме среднего яруса, а от последнего к массивной форме нижнего яруса придают башне пластичность. В отличие от центральной части боковые корпуса решены скромно. Их углы выделены рустованными лопатками, между окнами через все три этажа тянутся вертикальные уступы.

Кунсткамера была одним из первых в Петербурге зданий, проектированных и строившихся для нужд общественных учреждений. Это функциональное назначение определило планировку внутренних помещений — настолько удачную, что с незначительными изменениями она сохранилась до наших дней.

Внутренние помещения состояли из пяти составных элементов, чрезвычайно последовательно был выдержан принцип перехода от парадности в центре здания к скромности и лаконичности боковых рабочих помещений. Во внутренней планировке анфиладность расположения помещений сочеталась с широким применением обходных галерей и едва ли не впервые использованными в русской архитектуре коридорами. Эти приемы придавали большую выразительность и разнообразие интерьерам здания. Одно из ярчайших достижений русского барокко, Кунсткамера вместе с дворцом Прасковьи Федоровны создавала единый ансамбль. Оба здания играли в облике Петербурга ответственную градостроительную роль, оформляя важное место в центральной части города — Восточную оконечность Васильевского острова.

 

*      *      *

 

Волей Петра I в учебной деятельности Академии наук была одна особенность, разительно отличавшая ее от всех высших учебных заведений Западной Европы: теология, то есть богословские науки, была исключена из программы подготовки молодых специалистов. Благодаря этому обстоятельству ученики Московской Духовной академии, или, как ее в просторечии называли, Спасской школы, с ее неистребимым бурсацким духом, попали в Петербурге в гораздо более благоприятную учебную обстановку. Правда, в Москве Ломоносову удалось приобрести приличные знания латинского языка, познакомиться с древнерусским проповедническим искусством, овладеть некоторыми навыками силлабического виршетворчества. Но эти филологические знания усвоены были Ломоносовым только благодаря его личным качествам: величайшей усидчивости и трудоспособности, редчайшему дару на лету схватывать и усваивать знания, ибо, по его собственным словам, в период обучения в Спасской школе «имел я со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодолимую силу имели».

С самых закоснелых позиций преподносились ученикам Спасской школы естественнонаучные знания. В соответствии с птолемеевско-аристотелевской системой их учили, что Земля является центром вселенной — неподвижным шаром, вокруг которого на прозрачных сферах вращаются Солнце, планеты, звезды.

В Петербурге системы бессмысленной зубрежки не было и в помине. Переход от рутинно-догматического представления о мироздании к антисхоластическому и антидогматическому учению Рене Декарта, господствовавшему в Петербургской Академии наук, открывал перед Ломоносовым широкий путь освоения современных естественнонаучных знаний.

Философия Декарта не порывала с идеализмом, поскольку в ней признавался акт изначального божественного творения материи и движения, но ее по праву можно назвать философией оптимизма. Дело не только в том, что, отвергая библейско-христианскую доктрину о Земле как центре мироздания, картезианство1 отводило нашей планете подобающее ей положение в Солнечной системе. Оптимистический смысл философии Декарта заключался в его поистине революционном вызове всякой принимаемой на веру схоластической премудрости, в требовании опытом, проверкой добывать знания о мире. «Нужно прежде всего освободиться от наших предрассудков, подготовиться к тому, чтобы откинуть все взгляды, принятые некогда на веру, пока не подвергнем их новой проверке», — писал Декарт в работе «Начала философии».

Вооружись новыми идеями, Ломоносов стал делать первые шаги в науку, «при помощи которой, — по словам Декарта, — зная силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех других окружающих нас тел так же отчетливо, как мы знаем наших ремесленников, мы могли бы точно таким же способом использовать их для всевозможных применений и тем самым сделаться хозяевами и господами природы».

 

*      *      *

 

Молодому российскому пополнению академической гимназии надлежало обучаться ежедневно следующим предметам: математике, географии, истории, риторике, латинскому и немецкому языкам и танцам. Общим «смотрением» за учением новоприбывших «ведал» адъюнкт Адодуров. Занятия по отдельным предметам вели профессор физики Крафт, историк Брем, студенты Тауберт и Рихман.

Много пользы принесло Ломоносову общение с Василием Евдокимовичем Адодуровым — математиком, писателем, общественным деятелем. К 1736 году он был уже вполне сложившимся ученым. Еще когда Адодуров был студентом, его математические способности отмечал выдающийся математик Бернулли. Адодуров проявлял также большой интерес к языкам. Он участвовал в издании объемистого немецко-латино-русского словаря Э. Вейсмана, выпущенного Петербургской Академией наук в 1731 году. Ему же принадлежала краткая грамматика русского языка «Первые основания русского языка», входившая в состав этого словаря в виде приложения и являвшаяся одной из предшественниц фундаментального труда — «Российской грамматики» Ломоносова.

В 1744 году Адодуров становится преподавателем русского языка принцессы Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской — будущей русской императрицы Екатерины II. Переворот 28 июня 1762 года принес ему должность куратора Московского университета, а вскоре он стал сенатором.

Еще более ценным было общение молодого Ломоносова с Георгом Вольфгангом Крафтом — великолепным лектором, блестящим экспериментатором, разносторонним ученым. Воспитанник Тюбингенского университета Крафт приехал в Петербург в конце 1725 года. Несколько лет он был ближайшим помощником астронома Делиля, а в 1731 году, получив звание академика, возглавил кафедру генеральной физики. Крафт много труда и сил приложил к изучению и усовершенствованию различных физических приборов и инструментов. Как педагога его выгодно отличало умение сочетать лекции с демонстрацией различных экспериментов. В круг научных интересов Крафта входили проблемы механики, гидродинамики, оптики, акустики, термометрии, магнетизма. Его лекции приносили много пользы студентам, будили в них творческую мысль. На лекциях Крафта Ломоносов воочию убедился, насколько эффективной может быть экспериментальная проверка теоретических положений.

Незадолго до приезда Ломоносова в Петербург Крафт завершил работу над учебником «Начальные основания учения о природе», изданном в 1736 году. Это был первый в России учебник по физике. В числе студентов, знакомившихся с трудом маститого ученого, был и Ломоносов. По другому учебнику Крафта — «Введение к математической и естественной географии» — читал впоследствии свои первые лекции студентам молодой адъюнкт Михайло Васильевич Ломоносов.

Крафту принадлежит заслуга в организации метеорологических наблюдений в Петербурге. Эти наблюдения велись над атмосферным давлением, температурой воздуха, осадками, направлением и скоростью ветра, изменениями уровня Невы, сроками ледостава и ледохода. Результаты наблюдений публиковались в изданиях Академии. Крафт пользовался большим уважением императрицы Анны Иоанновны, испытывавшей благоговение перед его обширными знаниями. Поэтому ученый часто получал правительственную материальную помощь на оснащение физического кабинета.

Благодаря усилиям Крафта набор физических приборов в Академии был богатейший, вызывавший зависть западноевропейских ученых. В аккуратно составленном Крафтом каталоге числилось более четырехсот приборов. Перечисленные в этом каталоге инструменты подразделялись на семь групп: приборы для механических опытов, инструменты для гидростатических опытов, для пневматических и оптических экспериментов, инструментарий для проведения акустических, магнетических и электрических опытов.

Наблюдая за опытами Крафта, осваивая картезианские идеи, Ломоносов ликовал. Не зря, недовольный схоластическими штудиями Спасской школы, мечтал он об основательных знаниях, с помощью которых можно было бы наконец познать и объяснить тайны природы. В Академии наконец-то он стал приобщаться к истинной науке. Окрыленный, Ломоносов занимался с удвоенной энергией.

...Вся московская группа училась усердно, но с первых же дней в ней были примечены способности двоих — Дмитрия Виноградова и Михайлы Ломоносова. О последнем в первой академической биографии засвидетельствовано: слушал «начальные основания философии и математики и прилежал к тому с крайнею охотою, отменную оказал склонность к экспериментальной физике, химии, минералогии». Когда возник вопрос о посылке студентов в Германию для изучения там горного дела и металлургии, кандидатами были отобраны трое: «1. Густав Ульрих Рейзер, советника Берг-коллегии сын, рожден в Москве и имеет от роду семнадцать лет. 2. Дмитрий Виноградов, попович из Суздаля, шестнадцать лет. 3. Михайло Ломоносов, крестьянский сын из Архангелогородской губернии, Двиницкого уезда, Куростровской волости, двадцати двух лет».

При отборе академическое начальство не смутили ни возраст Ломоносова (в приведенном документе он приуменьшен на два года), ни его крестьянское происхождение, ни то обстоятельство, что оба русских студента не знали немецкого языка. Способности сына архангелогородского помора были настолько блестящими, что руководство Академии не колебалось в выборе.

Известие о заграничной командировке было объявлено отъезжающим 18 марта 1736 года, и через четыре с небольшим месяца корабль с пансионерами Академии отплыл из Петербурга в Травемюнде. Это случилось 8 сентября того же года.

А 10 сентября корабль оказался... снова в Петербурге. Произошло это потому, что разбушевавшаяся стихия не позволила путешественникам выйти в открытое море.

Больше недели пришлось пережидать непогоду. Наконец 19 сентября были вновь подняты якоря, час-другой ходу, и снова шторм не позволил двинуться дальше Кронштадта. Почти четырехдневная остановка позволила Ломоносову близко познакомиться с еще одним воплощением идеи Петра I, осуществленным архитектором и фортификатором Доменико Трезини.

Опытным взглядом человека, знакомого с укреплениями Соловецкого монастыря, Ломоносов оценил достоинства форта Кроншлота (коронный замок.— Г. Л.) с бастионом, из которого выглядывали жерла орудий. Форт, стоявший на искусственном острове, в сочетании с батареей, возведенной по другую сторону узкого прохода для кораблей на острове Котлин, намертво запирали проход для иноземных захватчиков.

Успел налюбоваться Ломоносов и городом — морской крепостью Кронштадтом, где была удобная гавань, в которой укрылся от непогоды и ветра корабль, увозивший молодого россиянина в далекую Германию.

 

  • 1. Декарт в латинской огласовке — Картезий.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.